Илья Ефимович Прудовский. Мастер-класс.

В рамках III Всероссийского слета дикторов и звукорежиссеров в Нижнем Новгороде в 2014 году прошла встреча с заслуженным артистом РФ, преподавателем и диктором "высшей пробы" Ильёй Прудовским.
Его лекция получила огромное число откликов, благодарностей, респектов. Попробуйте и вы испытать это наслаждение - общение с Мастером!

 

Геннадий Венгеров: Дорогие друзья. Илья Ефимович на меня обижается, когда я говорю: «Вы знаете, Илья Ефимович, Вы любимый голос моего детства». И когда такой пожилой человек, как я говорит, что тот любимый голос моего детства… Как-то вот так. Но, тем не менее, какой замечательный, моложавый молодой человек, энергичный.

 

Илья Прудовский: Либо молодой, либо моложавый.

 

Венгеров: Да, видите, мастер-класс уже начинается с вешалки просто, с преамбулы. Я хочу сказать, действительно, когда Илья Ефимович говорит, просто я его слышу… Я провел свое детство в 60-е, 70-е годы и голос Ильи Ефимовича был, я извиняюсь, в тарелке. Потому, что была одна программа, а там был Илья Ефимович. И вот, когда раздается его голос,  все, я уплываю. Поэтому, давайте насладимся общением с замечательным мастером,  с заслуженным и прочее, прочее, прочее, с которым мы вчера успели познакомиться, и, я не побоюсь этого слова, полюбить.

 

Илья Прудовский: Я буду стоять немного поодаль, потому, что при моей комплекции стоять рядом с Венгеровым неловко.

 

Венгеров: Я вообще уйду, сяду.

 

Илья Прудовский: Я не собираюсь превращать сегодняшний наш разговор в лекцию, мне было бы это гораздо проще, это накатано. А постараюсь сделать так, чтобы вам не было скучно, и чтобы нам всем эта встреча была полезной. Чтобы она была полезна не только вам, а я в силу своей эгоистичности, думаю о том, чтобы она была полезна и мне. Потому что, когда говорят об учебе… Вот я однажды написал в Интернете  о том, что, преподавая и уча уже много-много лет, с конца 80-х годов преподаю,  сначала мастерство радиоведущего, теперь телеведущих готовлю, что я учусь сам. И когда кто-то реагирует на это так, что я до некоторой степени кокетничаю и позирую, нет, это действительно правда.

Я учусь, может быть, не столько технике выступления, сколько новому мировоззрению, сколько новым методам подачи материала. Мы все помним выражение, в несколько искаженном виде, «Учитель, воспитай ученика, чтобы было, у кого потом учиться». В оригинале у поэта Евгения Винокурова – «Художник, воспитай ученика», но это не столь существенно. Но действительно, мы учимся друг у друга и в этом есть очень важный момент. Я думаю, что не только с моей точки зрения, но и с вашей точки зрения. Момент преемственности поколений. Это то, что мы сегодня видели и слышали в музее.

Мне очень повезло в моей дикторской жизни. Я начал работать у микрофона, прошу не пугаться, в 1957 году. Не говорите, что столько не живут. В 57-м году, я стал работать, и мне повезло в том, что я застал тех мастеров, которые начинали работать на радио с 20-х годов. И, увы, уже не застал, а принимал тех на всесоюзное радио, в дикторскую группу, которых потом пришлось увольнять. Когда умер советский союз, вместе с ним умерло и всесоюзное радио. Поэтому у меня много было наблюдений, впечатлений о разных периодах профессии диктора, профессии ведущего. И это понятие преемственности поколений очень важно.

Мы вчера, когда за обедом разговаривали. И говорили о том, что преемственность существует, ничего не рождается на пустом месте. И когда сегодня кто-то приходит в дикторскую профессию, ему кажется, что он пришел и победил. Наверно надо относиться к себе немножечко скромнее и думать, что ты победил в себе не все, и ты еще далеко не все знаешь и не все умеешь.

Сегодня замечательная ситуация в том, что мы собрались здесь в день радио. С которым вас и нас, нас всех поздравили. И я, естественно, присоединяюсь ко всем этим поздравлениям. И себя поздравляю, тоже. И по этому случаю, хочу напомнить один анекдот, который многие из вас знают. А кто не знает, наверно, это будет маленьким подарком.

«1895 год. Александр Степанович Попов изобрел радио. Включил, а слушать-то нечего».

Не перебивайте, мня аплодисментами. Мы в лучшем положении, чем Попов. Мы не только имеем то, что слушать, мы имеем возможность, и говорить и потом переслушивать себя. Переслушивать себя, наверно, необходимо. Но как переслушивать? В течение долгих лет я работал бок о бок с одним диктором всесоюзного радио. Я не буду называть его имени, потому что, с моей точки зрения, это был худший за всю историю диктор всесоюзного радио, который себя слушал. Даже, когда он только объявлял время, а пока механически не объявлялось время, надо было держать диктора, который включал тумблер и говорил: «Московское время двадцать часов». Вот каждый раз, когда он объявлял время, он заходил в ту комнату, где автоматически записывался эфир, включал и слушал. «Московское время двадцать часов». И снова нажимал на кнопку. Нам надо слушать себя не так. Наверно, продуктивней будет себя не любить. Себя не любить, по крайней мере, на какое-то время, когда надо очень трезво разобрать, оценить свои возможности, свою манеру, подумать, что надо менять, что надо сохранить, что надо усилить.

Я очень рад и очень благодарен вам, в связи с тем, что пригласили меня на сегодняшний слет, потому, что, во-первых, 7 мая, а во-вторых, у меня будет, весьма виртуальная возможность отчитаться в этом году перед Юрием Борисовичем Левитаном. 2 октября исполнится 100 лет со дня его рождения. По крайней мере, те дикторы, которые работают в Москве, обязательно придут на Новодевичье, чтобы вспомнить о Юрии Борисовиче.

Когда-то я подарил Юрию Борисовичу Левитану одну цитату. Я прошу прощения, но могу сказать, что я абсолютно уверен, что никто из вас этого не читал. Почему я так нагло говорю, потому что я не встречал еще ни одной аудитории, где это высказывание слушали или читали. Внимательно, пожалуйста.

«Будь искусен в речи, и ты победишь, ибо речь - это оружие царя. Нет оружия сильнее речи».

Казалось бы, ничего особенно оригинального нет. Мы все могли бы, да и можем дойти до этой мысли. Почему я очень люблю это высказывание. Источник - Поучение гераклеопольского царя своему сыну, царю Мерикара. Кто знает, где было царство Мерикара? Мы и не должны это знать. Это, по сути дела, знают египтологи. Это было еще до эпохи фараонов. И последняя дата написания на глиняных табличках этих слов – 22 век до нашей эры. Таким образом, 42 века назад умный человек говорил: «Будь искусен в речи, и ты победишь». Сегодня я говорю не о вас, я говорю не о себе. Мы все великолепные мастера. Но сегодня радио и телевидение производит зачастую такое впечатление, что они, конечно, не читали поучение гераклеопольского царя. Призванные побеждать речью, сегодня об этом не задумываются.

Когда перед встречей мы разговаривали, много общались, обсуждали с Владиславом Николаевичем, о чем в такое короткое время стоит говорить. А время действительно очень короткое, потому, что не спать я не могу сутки, но говорить сутки я могу. И остановились на некоторых темах, без которых нам никак нельзя обойтись. Я их расставил в порядке, который мне показался наиболее рациональным, наиболее правильным.

И вначале хочу поговорить о языке. О языке, которым мы пользуемся, которым мы работаем. Люди, которые работали до последней великой революции 1991 года. Я, правда, не знаю, она закончилась или нет. Потому что объявления о том, что революция победила, я не читал. Может быть, она продолжается в таком вялотекущем варианте, шут ее знает. Но те, кто работал в сфере радио  и телевидения, и слушатели, аудитория, все, безусловно, все заметили резкое падение уровня эфирного языка.

Когда многие мои коллеги удивлялись, а коллеги моего возраста вообще негодуют по этому поводу. Как это так, вот мы говорили образцово, а сейчас, сегодня себе позволяют… Но ни о них речь, потому что…Я люблю цитаты. Еще одна стихотворная цитата из Леонида Мартынова.

«В чем убедишь ты стареющих,

Завтрашний день забывающих?».

Многие уже завтрашний день забывают, но, тем не менее, я их просил тогда не нервничать до такой степени, потому что все закономерно. Это падение должно было произойти. Еще в 20- годах минувшего столетия российские филологи, выявили закономерность, которую потом подтвердило и развитие событий во всем цивилизованном мире. Каждый общественный катаклизм, каждая революция, тем более, ухудшает речь, ухудшает язык  носителей. По разным направлениям, но ухудшает. Как в 1918 году Иван Алексеевич Бунин сформулировал предельно кратко и предельно точно. «Язык болеет в народе».

Он продолжает болеть и сегодня. Правда я смотрю на эту болезнь оптимистично, потому, что внимательно относясь к проблемам речи и проблемам языка, замечаю, что уже начинается некий ренессанс, начинается некоторая реставрация грамотной литературной речи в средствах массовой информации. Может быть медленно, может быть робко. Но с 90-ми годами, когда наступила свобода и в эфир хлынули все кому не лень. И это стало возможным, то сейчас, все-таки, происходит некоторый подъем.

От части, я думаю, все мы в Фейсбуке читали послание нашему слету Владимира Еремина, который замечательно сформулировал. Очень кратко и очень емко, как надо относиться к речи, как надо относиться к языку. Это вопрос нашего самосознания. Но в советское время, почему язык был на радио просто образцовым? Не хорошо называть страх инструментом прогрессивным, но, тем не менее, мы боялись говорить не правильно.

Например, на всесоюзном радио, дикторы получали не так много. В народе думали, что мы купаемся в золоте. Зарплата средняя была меньше зарплаты среднего инженера. Сто рублей, сто десять рублей, в те годы, это было совсем не много. И когда у человека в течение месяца набиралась определенное количество ошибок, например, в ударениях и в произношении. Он еще от этих денег, определенную часть терял. И поэтому мы понимали, что быть грамотными экономически выгодно. Но существовала для этого служба контроля, которая фиксировала совершенно все. И в конце дня они печатали два экземпляра. Один вывешивался у нас на доску позора, а второй подавался на стол заместителю председателя Гостелерадио, что было менее приятно, чем висеть на доске позора. Позор можно пережить.

В этих сводках фиксировалось все. У меня в домашних архивах хранится сводка брака за 1959 год. В которой серым по белому, не черному - на старой машинке напечатано: «В выпуске последних известий», так назывались новости, «в выпуске последних известий по первой программе всесоюзного радио в 19 часов 01 минуту диктор Фриденсон О. Д. произнесла охохо-хо-хо-хо-хо». Но Ольга Давыдовна Фриденсон была вполне адекватным человеком. И поэтому, чтобы всем было понятно, в скобках было написано: «вздохнула». Можете себе представить те требования радиоэфирной речи, когда вздох, глубокий тяжелый вздох расценивался как речевая, как лингвистическая ошибка. И, в результате того, что страх был замечательной движущей силой, и в результате того, что мы отлично осознавали, что радио и телевидение являются единственной школой, если не русского языка, то грамотной русской речи. Не генеральных же секретарей было слушать.

Как-то года два назад в программе телевизионной «100 вопросов к взрослому» был Михаил Сергеевич Горбачев. И какой-то ушлый недомерок спросил: «Михаил Сергеевич, а вот ваши прИнять, вклЮчить, это бренд такой у Вас?». Михаил Сергеевич обиделся ужасно и сказал: «Ну, что вы такое говорите? Вот когда я приехал со Ставрополья в Москву, мне хоть бы кто-нибудь сказал, что я говорю не правильно. Так ведь, никто не сказал». Про Леонида Ильича не будем.

Радио и телевидение было, по сути дела, единственно доступной совершенно для всех, школой устной речи. Время изменилось и если раньше мы получали письма на  всесоюзном радио мешками, мешочками. Вот такой мешочек. Мне как, в последние годы существования, художественному руководителю дикторского отдела и зав. Отделом, каждый день выкладывали на стол этот мешочек писем. Если раньше были письма, от учителей особенно. «Мы всегда говорим детям, учитесь у дикторов всесоюзного радио», то потом чуть-чуть эти письма изменились, за счет чего? «Мы раньше всегда говорили детям». Вот это раньше было очень обидно.

Я думаю, что эта задача перед нами стоит и сегодня. Быть образцом в  речевом плане. Образцом правильности, образцом красоты речи, логической точности, композиционной последовательности и выразительности.

 Кто-нибудь из вас, я попрошу, может назвать не профессионалов, одного, двоих ваших любимых персонажей в плане свободного выступления. Вы задумывались над этим? У меня есть два человека. Один - это патриарх. В чем? В очень четкой мысли, в очень абсолютно прямой, без отступления влево, вправо, зигзагообразной последовательности. Если мы проповеди, которые телевидение передает, периодически прослушаем, то мы увидим, что перспектива речевая у него выстроена, поскольку безтекстовое выступление оно рождается в процессе речи, у него абсолютно.

Можем ли мы сказать о себе, что если мне надо будет выступать 20, 30, 40 минут, я абсолютно точно буду следовать своей задаче? Все будет подчиненно именно тому, что я хочу сказать? Очень мало кто из нас может уверенно сказать об этом. Я, например, не могу. Еще в силу того, что мне скучно идти по одной прямой. Мне всегда хочется куда-то свернуть, преимущественно налево.

Мы сегодня забываем слово нормативность языка. Мне хочется так. Кому-то нравится слово дверь, с д с мягким знаком. А кто-то не может произнести слово «[дь]верь», а говорит дверь. Чем это диктуется? Мы отлично знаем. Есть словари, есть орфоэпические словари. Сегодня хорошее в этом плане время, потому что орфоэпических словарей пруд пруди. Я недавно купил изданный в Ростове, ростовского автора. Может быть, очень достойный человек, и очень  грамотный орфоэпический словарь. И я, читая его, не листая, а читая, я понял, что он составлен с говором. С южно-русским говором.

Словарей очень много, но мы всегда имеем возможность сегодня, благодаря грамоте.ру, которая всем доступна в Интернете, всегда проверить нужное слово. Единственное, надо сказать, что грамота.ру, она дает каждое слово по многим словарям и надо выбирать опцию, которая немножко дальше стоит – русское словесное ударение. Это, по сути дела, проверенный десятилетиями дикторский словарь Майи Владимировны Зарвы. Но, еще одно Но. Время прошло, Майя Владимировна Зарва, которой уже нет с нами, она последнее оригинальное издание выполнила в 2001 году. С этих пор очень много изменилось, поэтому тоже с оглядкой надо смотреть.

Как меняются быстро словари. Трудно себе представить. Я словари иногда читаю. Скучная работа, но для меня любопытная. И вот, последний словарь Зарвы 2001 года я сравнил с ее предыдущим словарем 2000 года. Прошел год. Сейчас я найду, у меня записана эта цифра. Изменилось 64 слова. Норматив. С предпоследнего 93-го года, я нашел 131 изменение в словарях.

 

Реплика из зала: Илья Ефимович, простите, это все эмпирическим путем все это сделали? Это Вы сами находили это в словарях, то есть, перечитав один, второй, третий нашли 131 изменение?

 

Илья Прудовский: Знаете как интересно. Читаешь первую станицу, А. Открываешь другой словарь и там написано – А, совпало. И вот так весь словарь, до конца проверяешь. Очень интересная работа. Но не рекомендую никому.

 

Геннадий Венгеров: Илья Ефимович, смотрите, грамота.ру прекрасна. Что касается ударения, то в 99% случаев там можно найти ответ. А что касается орфоэпии, то такого орфоэпического онлайн справочника, в принципе, нет и к продолжению нашей дискуссии про двери и [дь]вери, я заметил, что сегодня в Вашей речи, Вы сказали: «Мы[сь]ли», «Ра[зь]ве», «По[сь]ле». Вот как?

 

Илья Прудовский: На счет «По[сь]ле». Геннадий Аронович, чуть-чуть после.

 

Геннадий Аронович Венгеров: Позже.

 

Илья Прудовский: Или позже. Кратковременный дождь. Заставили меня перепрыгнуть. На счет позже. Сегодня все орфоэпические источники разрешают два равноценных варианта. И смягченное позже и твердое позже. Формы абсолютно равноправны. Язык демократизируется и нормативы демократизируются. Эта демократизация, никто ее не устанавливал, она веянье времени. Мы же вообще живем в удивительно демократическом государстве. Вот и в области языка то же самое.

Был замечательный и всем нам известный лингвист Дитмар Эльяшевич Розенталь. Он очень многие годы консультировал дикторскую группу всесоюзного радио и центрального телевидения. Раз в неделю он приходил. Вот сидит он у меня в кабинете. Попиваем кофе. Я возмущаюсь, возмущаюсь, возмущаюсь. Говорю: «Дитмар Эльяшевич, вот нельзя же, изменили это слово и это изменили, ну как так можно? Даже собственные имена меняются». Скажем, в словаре итальянское имя было. Словарь личных имен был, отдельный словарь русских личных  имен. «Итальянское имя Джероломо было, а стало Джераламо. Почему?» - «Почему, почему. Людям так легче говорить», отвечал Дитмар Эльяшевич. Надо сказать, что крупнейший знаток русского языка, по-русски говорил очень плохо. Это не удивительно, потому что он начал изучать русский язык, его родным языком был немецкий, специализировался он еще в итальянском и польском. По его учебникам у нас учились и итальянскому языку и польскому языку.

По-русски он так и не научился разговаривать, но знал о русском языке все. «Ну почему, почему. Людям так нравится, пусть говорят».

А после «по[сь]ле», вспомнил, не могу не поделиться. Когда Дитмару Эльяшевичу Розенталю было 80 лет, то почему-то МГУ не отмечало юбилей одного из своих крупнейших профессоров. И мы, дикторская группа решили отметить. В Доме Актера накрыли стол. Дикторы радио, дикторы телевидения. Во главе стола, почти не видный, потому что очень маленького роста. Вы видели я не гигант, Дитмар Эльяшевич мне, примерно, по плечо. И мне было поручено написать торжественную оду. Грешен, с одами у меня плохо. У меня больше получаются эпиграммы, эпитафии на живых людей. И из-за многих часть моих коллег вообще не разговаривали со мной. Ну, нет у людей юмора.

Написал я человеку: «Здесь не растет и василек, под этим камнем Вася лег».

Василий Григорьевич подходит ко мне и говорит: «Какое Вы имели право? Вы мне желаете?».

- «Василий Григорьевич, ради Бога, простите. Я думал, Вы посмеетесь».

- «Над этим не смеются».

И вот, когда надо было написать Розенталю. Я написал и ведущему вечера, замечательному диктору Володе Костылеву говорю: «Володя, я создал, но не знаю можно ли». Володя взял. Лицо у него несколько спало. Сказал: «Ты знаешь, я не уверен. Но я сейчас покажу старику, если он разрешит, ты прочитаешь». Подошел, а я стою в сторонке, будто нипричём и подслушиваю. Дитмар Эльяшевич долго жевал губами, а он когда даже про себя читал, он всегда пожевывал. Потом говорит: «Можно, но при одном условии. Если Вы мне подарите экземпляр». Экземпляр ему подарили. А стихотворение было такое.

Когда-то был великим Даль,

Теперь великий Розенталь.

Да, языку как бы назло

На русских явно не везло.

Был Бодуэн де Куртенэ,

А след за ним в другой стране,

В Берлине, Фасмер выдал в старь

Этимологический словарь.

Потом пришли Бархударян,

Его земляк Аванесян.

Любой нерусский уж привык,

Нам диктовать про наш язык.

Но удивляется народ,

Язык, вот чудо, все живет.

Хотя над ним работал Даль,

Бархударян и Розенталь.

Для меня это не было точкой. Через год мне одна коллега говорит: «Илья Ефимович, а Вы знаете, что Ваше стихотворение студенты русисты читают в Гарварде?». Времена были такие, у меня сердце упало. Единственное, что я спросил: «Автора они знают?». «Нет». Я успокоился.

Так вот, демократизатором первым, наверное, был Дитмар Эльяшевич Розенталь. Сегодня сектором орфоэпии ведает в Институте русского языка еще один крупный русский филолог по фамилии Штудинер. Он тоже недавно издал словарь, орфоэпический. Маленький, правда, на 15 тысяч слов. Где почти все слова разрешается ударять и так, и так. Если кого-то заинтересует в бумажном варианте словарь – их много. Я могу порекомендовать тот, который я считаю наилучшим на сегодняшний день. Называется он «Новый орфоэпический словарь русского языка», автор – Татьяна Федоровна Иванова. Чем он замечателен? Во-первых, он самый объемный. В нем более 80 тысяч слов. А во-вторых, она обязательно отмечает равноправные варианты, преимущественные варианты, если разрешается два варианта, и ставит пометку в виде жирного восклицательного знака над абсолютно запрещенными, абсолютно неправильными вариантами. Вот этим словарем надо, полезно пользоваться.

«Мы» не берусь сказать, чтобы не дай Бог, кого-то не обидеть. Скажу «я». Любопытен, но невнимателен. Я читаю какую-то художественную книгу, встречаю какое-нибудь слово, которое не знаю, как произносить. Но по контексту я понимаю, что написано, даже если слово совсем незнакомо. И в словарь не полезу. Нам нельзя этого делать.

Булгаков, «Мастер и Маргарита», глава вторая «Понтий Пилат». Помните? «В белом плаще, с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой…» Кстати, почему кавалерийской? Шаркающей кавалерийской. Отчего такое сочетание?

Реплика из зала: Ноги кривые.

Илья Прудовский: Иногда, когда мне задают вопрос, или когда я задаю вопрос, иногда мне отвечают: «Так на коне сидит все время, и ноги кривые». Ну и что? Кривыми ногами тоже можно хорошо топать.

Реплика из зала: Одна нога короче другой.

Илья Прудовский: В те времена не было шпор. И от круглосуточного сидения на коне деформировалась нога. Мышцы по-другому работали, атрофировались. Носок все время отвисал, и при ходьбе мы-то ставим с вами ногу на пятку, потом переносим на носок. На подушечки и на носок. А у кавалеристов того времени отвисал носок, и все время задевали землю пальцами. Булгаков знал, в комментариях к «Мастеру и Маргарите» об этом написано.

Так вот, дальше немножко, когда прокуратор Иудеи, и вы это отлично помните, выходит, он говорит: «Опять она, эта страшная болезнь – гемикрония». Мне удобно ставить ударение и гемикрАния, и гемикронИя. Да какая разница? Все равно сегодня это называется мигрень. Но я читаю Булгакова. Я не имею права. Последняя постановка, Бортко, «Мастера и Маргариты», в первой же серии три варианта ударения персонажа произносят. ИЕшуа, ИешУа, ИешуА. Ну вы хоть договоритесь о каком-то одном!

Реплика из зала: Это в кадре все было?

Илья Прудовский: Это в кадре было. Когда-нибудь будут повторять, обратите внимание. В первой же серии.

Мы должны просто и из уважения к слушателю, и из уважения к самим себе. Меня не упрекнут. А если упрекнут, я эти упреки отведу, потому что я проверял. Потому что я знаю, потому что я могу гарантировать верность этого ударения, верность этого произношения.

Частотность ошибок. И в моем мониторинге за определенный период довольно частые ошибки – это когда их количество 10-12 штук я услышал. Так вот. ОбеспечЕние вместо обеспЕчение – 149 раз, передАл – 104 раза, нАчался – 98, укрАинский – 84, газопрОвод, нефтепрОвод и прочие прОводы – 81, и дальше средствА, вандАл, Эксперт. И это мониторинг не людей на улице, на трамвайной остановке. Это взято из эфира. Я когда смотрю новости по российскому каналу, НТВ, Первому каналу, в каждом выпуске у очень опытных, у замечательных профессиональных ведущих – 3-5 неправильных ударения или нарушений в произношении я слышу. Я думаю, что для мастеров такого положения, такого уровня, такого места это много. Я не скажу преступно, но обидно много. Могу еще приводить примеры, но чтобы не тянуть время эту часть подытожу.

Какой бы я сделал вывод. Проверить-то легко. Что важно, или что трудно – усомниться. Вот в гемикронИи (это правильное ударение) я мог усомниться. Это естественно – встретил слово, редко употребляемое или незнакомое. А в слова отдАл? Как часто слышу, вот занимаюсь, и в институтах, школах преподаю. Кому-нибудь делаю замечание, и мне говорят: «Да ну! Я всю жизнь так говорю». Значит, ты всю жизнь говоришь неверно. Это не довод. Вот наша трудность в том, чтобы усомниться в простых бытовых каких-то выражениях, в простых словах.

Вот я уже говорил, частая ошибка – это 10-12 на протяжении какого-то времени. Есть слово, мы все знаем, как его надо произносить. Но в реальной практике 264 раза я слышал за этот период слово [прЭсса], [прЭсс-клуб], [прЭсс-конферениция], и так далее. [ПрЕсса]. [ТЕррор], а не [тЭррор]. [КонгрЭсс] – неверно. [ПрогрЭсс] – неверно. [КонгрЕсс], [прогрЕсс]. [СтратЕгия]. Много, много. Когда нет словаря, вот маленький такой совет. Он 100% не гарантирует нас от ошибки. Но, тем не менее. Если вы считаете, что слово обрусело, освоено русским языком уже давным-давно, оно… Не оно, а он (этот звук) из Э переходит в Е.

Мужчина: [КомпьютЕр]?

Илья Прудовский: Если бы сохранялась передача, которая была на телевидении под названием «Брейн ринг», если бы она сохранялась до сегодняшнего дня, я думаю, что в народе бы говорили [брЕйн], «БрЕйн ринг», сменилось бы.

Реплика из зала: А компьютер? Вот все-таки [компьютЕр] или [компьютЭр]?

Илья Прудовский: Насчет компьютера. Заметьте, это Э оборотное мы произносим (я тоже произношу [компьютЭр]), мы произносим еще потому, что стоит после Т. Слово [тЭмп], именно так оно сегодня нормативно произносится, через Э оборотное. На моей памяти с середины 1960-х годов Институтом русского языка 4 или 5 раз менялось. Мы говорили [тЭмпы], потом приходило строгое распоряжение: читать только [тЕмпы]. Мы переучивались – [тЕмпы], [тЕмпы], [тЕмпы]. Мучились. Потом снова приходило распоряжение – нет, пожалуй, [тЭмпы]. Четыре или пять раз это было. На сегодняшний день [тЭмпы]. В чем причина? Т в варианте с Е, особенно под ударением, часто вызывает ТЕ, ЦЕ, переход в ЦЕ. [Цемпы]. Тяканье, дзяканье.

Вот ваш покорный слуга когда-то, когда был принят в дикторскую группу всесоюзного радио, я был единственным человеком, которому, можно говорить, за всю историю радио было разрешено не заниматься техникой речи. Совсем не потому, что она у меня была великолепна. Более того, плохо у меня было с речью. У меня тогда великолепно гудела труба. А это ценилось гораздо больше, чем хороший звук. Когда-то Юрий Борисович Левитан очень обижался на замечательного поэта Михаила Светлова. Потому что Михаил Аркадьевич Светлов однажды пакостную речь сказал. Ну, он шутил. Но шутка была очень жестокая. Он сказал, что после смерти Левитана его голос надо будет сдать в Институт мозга. Вот меня взяли за звук. Я тогда молодой был, звук был не такой потерянный, как сейчас. Но я не мог прочитать погоду, например, потому что было написано «температура от пяти до десяти градусов». Я читал «цемпература от пяци до дзесяци градусов». У меня было ужасное чайканье. Однажды из Варшавы пришло письмо: «Шановный пан Прудовский, какое у вас замечательное польское ЧЕ». Меня хотели похвалить. Но я не занимался техникой речи по одной причине. Вот тут я хочу, чтобы вы поняли, что я не ерничаю, и не шучу, а говорю очень и очень всерьез. Обратите на это внимание. Мы все, по сути дела, кто сегодня занимается, занимался, мы занимаемся в одной системе техники речи. Когда одни и те же упражнения предлагаются людям с разным строением рта, с разными зубами, с разной от природы дыхательной системой. А требуют от них выполнения одних и тех же упражнений. Тогда возникает дилемма: либо я ломаю себя под это общее приспособление, либо я нахожу приспособление, которое будет удобно, комфортно и продуктивно именно по отношению к самому себе. И вот когда я задал вопрос художественному совету: «А мне это неудобно. Почему я должен делать так, как делает он?» У него вот нормальные зубы, а у меня в те времена (я никому не показывают эти фотографии), у меня зубы были как у кролика, наверное, до подбородка. И я не мог открывать рот так, как рекомендовалось всем.

Реплика из зала: Подпилили?

Илья Прудовский: Нет, они не сюда росли. Они вниз росли.

Реплика из зала: Подпилили? Укоротили? Или как?

Илья Прудовский: Потом они сточенные у меня стоят (простите за интим), стоят коронки на верхних зубах. Тогда не было жвачек, трудно было со стоматологией, но жвачки были. И кто-нибудь из дикторов… Вот была такая замечательная диктор, Лариса Владимировна Гальперина, у которой между передними зубами была очень большая щель. И все время присвист. Она заклеивала на время чтения жвачкой. Многие удивлялись, что Юрий Борисович Левитан в нормальном разговоре не кривил лицо, а когда садился к микрофону, он всегда делал немножко вот такой вот рупор. У него здесь между зубами было большое пространство, и он выдувал воздух с шумом. И поэтому он закрывал губой. Сегодня можно сточить зубы, вырвать зубы – все, что угодно сделать. Голову надо оставлять на месте.

Так вот, мне было разрешено не заниматься техникой речи с условием, что через три месяца я буду говорить относительно чисто. Я считаю, что по отношению к самому себе я совершил подвиг. У меня и сейчас есть речевые дефекты. Я их отлично знаю. Но тогда этого оказалось достаточно, чтобы меня больше не преследовали.

Так вот, если говорить о [тЭмпах] и о [тЕмпах], и учесть, что при мягком Е переходит иногда в ЦЕ, поэтому удобнее для носителей языка употреблять Э оборотное. Но как закономерность – не как единый общий закон, а как закономерность можно считать именно это. Если слово обрусело, мы произносим Е, чистое.

Теперь более трудный вопрос – это смягчение согласных. Вот [посъле] или [посьле]? Если вы посмотрите орфоэпические учебники, посмотрите орфоэпические словари, то в частности в этом случае они дают только смягченное С. [Посьле], [возьле]. Но здесь нет единства. И более того, вся научная литература пишет в большинстве случаев, что возможны и такие варианты, и такие варианты. Но есть какие-то случаи, когда смягчение невозможно. Тенденция сегодняшняя, [тЕнденция], [ЦЕндзенция], сегодняшняя тенденция – к отвердению согласных. Когда я пришел, меня переучивали. Я не умел смягчать Р. От меня требовали, чтобы я читал [арьмия]. Попробуйте произнести [арьмия]. Удобно?

Реплика из зала: А что, если смягчать процентов на 20? Не полностью смягчать? Двадцать три. Допустим. Тогда это звучит нормально. Армия. Не жестко.

Илья Прудовский: Опять же, может быть, кому-то надоело в моем исполнении слово норматив, но по нормативу Р не смягчается. Тогда очень много было иначе. Время корректирует. Например, обо мне журнал «Русская речь» писал, что очень стыдно, что диктор всесоюзного радио Прудовский не умеет произносить свою фамилию. Он говорит: «Вы слушали последние известия. Читал диктор Илья Прудовский», а надо читать «Прудовской»» Маяковской, и так далее. Ну старая это норма. Сегодня мы говорим о речевой школе малого театра. Но выйдете на улицу, послушайте, говорят по речевой школе малого театра или нет? Там искусственно. Ну, может быть, театр Островского, как дань традиции, сохраняется уже для нашего времени несколько вычурный язык. Не язык населения, не язык средств массовой информации, а именно язык малого театра, их произносительные нормы.

Но вот с этим отвердением и смягчением я бы просто… Я просто советую – увы – проверять каждый раз. Потому что единства в этом вопросе совершенно не существует.

А произношение еще одна проблема, которая, как мне показалось, вот вчера я общался с многими из вас, и вообще слушал – не подслушивал, а слушал – разговоры. Я думаю, это проблема не ваша, но вообще в средствах СМИ, в звучании, в СМИ электронных эта проблема существует очень серьезно – это говор. Иногда говорят, что… А зачем надо приближаться к Москве? К Москве не надо приближаться. Московский говор – это один из самых сильных нарушающих норматив говор. Я когда куда-то приезжаю, меня вычисляют. Сразу вычисляют, намертво вычисляют: «Вы из Москвы приехали?» Из Москвы. Точно также, если мы с вами вспомним «Пигмалиона», то хороший профессор Хиггинс всегда может определить, кто откуда приехал. Грешно это или нет? Когда я работаю в регионе, где все говорят с тем или иным говором – это не так слышно, это не так трагично. Но с другой стороны должен быть в СМИ единый русский литературный язык, литературное произношение. А сегодня та ситуация, когда можно сказать: все, что не запрещено, то разрешено. Запрета на говор нет.

Включаешь по телевизору какой-то сериал, и понимаешь, откуда приехала эта актриса, которая, как правило, им дают роли секретарей в криминальных офисах. Откуда она приехала, я вычисляю сразу. Это – Ростов, это – Белоруссия, это – Питер, это – Восточная Сибирь. Это все слышно. В чем трудности? Все остальное, если я мозгом понял, принял, я могу исправить легко. Его надо запомнить. Это делается так-то и так-то. Здесь же надо переучивать мышцы, аппарат весь переучивать. А он у меня с детства работает определенным образом. Очень трудно. Тем более что у говора есть такое свойство, что сам носитель этого говора – он его не слышит. Он говорит, и это для него норма. Поэтому надо все время очень внимательно относиться к этому. И более того, рецидивы говора, даже когда человек избавился от него, они появляются. Когда я контролирую себя, когда я в эфире, когда у меня включен микрофон – я говорю, допустим, правильно. Как только я стал свободен, тут говор-то и пролезает. Но главная-то моя задача, у микрофона или перед камерой – быть свободным. А я должен думать о том, как я произношу то или иное слово.

У меня была одна ученица, с жутким говором. Я бы назвал его злокачественным. Из Одессы. Работала она потрясающе много над собой. Прошло три или четыре месяца. Я ее слушаю и говорю ей: «Аленушка, радость моя, ничего не слышу!» Я редко хвалю, я очень жестокий преподаватель. Она краснеет вся от удовольствия, и говорит: «Та шо вы такое говорите!» Расслабилась. Другая. На той неделе я ее слушал, было все нормально, пришла на следующее занятие – опять с говором. Я задаю вопрос: «Мама приехала?»

Очень внимательно. Над ним трудно работать. И я должен сказать, что здесь, как мне кажется, не в обиду им будь сказано, очень мало педагогов, которые… Если вообще есть педагоги на местах, которые исправляют говоры, которые бы это делали квалифицированно. Например, ведь в чем заключается суть говора? В гласных. Согласные тоже разные, но это редкие случаи. Нам трудно предположить, носителям русского языка, что в адыгейском языке есть 17 вариантов звука К. Как это может быть, я не понимаю. Но у них 17 вариантов. Шут его знает! И как-то они ориентируются в них.

Но мы говорим сейчас о гласных. Принцип каждого говора – это неправильная редукция и неправильная протяженность безударных гласных. И очень часто в расчете на то, что человек может не понять этих тонкостей, предлагают примитивные какие-то решения. Вместо редукции, скажем, предударного О на краткое А, предлагают заменять на Ы. Да что же вы делаете? Говорю. Это тоже говор. Из Ижевска есть кто-нибудь? Ваше Ы. Я на рубеже веков ездил проводить семинары на телевидение к вам. Может быть, сейчас работает, мы потеряли связь, на телевидении Валерий Сидоров? Не знаете? Он тогда возглавлял молодежную редакцию.

Реплика из зала: А какого телеканала?

Илья Прудовский: Я не знаю, не могу сказать. Так вот, он меня встречает и говорит: «Илья Ефимович, вы кыгда приехали?» - «Тыгда, - говорю, - тыгда».

Одна из моих первых учительниц в дикторской профессии, Евгения Исааковна Гольдина, которая начинала работать еще в 1920-е годы, мне рассказывала. Был в Петрограде (это уже говорит о времени, не Санкт-Петербург и не Ленинград –  в Петрограде) был Институт живого русского слова. И вот они проводили такой опыт. С улицы, в прямом смысле слова с улицы, затаскивали с тротуара человека и просили его прочитать вслух несколько раз слово (было написано слово) колокольчик. И было сделано около двух тысяч записей. Интересная передача была, колокольчик, колокольчик. Записи эти были сделаны на… Была такая изумительная техника, восковые валики, на них писали. По принципу шарманки. И записывалось, и прослушивалось. Крутишь быстрее – начинаешь буратинить. Но главное когда круутишь меееедлееееннно, можно было замерять протяженность слогов, по секундам или по долям секунды. И вот они вывели формулу. В русском языке при динамическом ударении самым длинным по протяженности слогом является ударный слог. Первый предударный – ¼ от ударного, второй предударный – 1/8. То есть, он совершенно не слышен. Мы не произносим [колокольчик], [калакольчик]. [Клакольчик], налейте стакан [млака]. Где тут звук? Нет звука. Есть призвук. То, что в литературе называется полугласный. Есть призвук. Вот эта неправильная протяженность и редукция, когда О остается О, когда Е остается чистым Е, предударное, и не переходит в И. [Сигодня] говорим мы. Нечто среднее между И и Е. Это не обязательно говор. У нас у всех могут быть какие-то отклонения, просто личностные отклонения от правильной протяженности.

Первое, что всем можно рекомендовать. Небольшие какие-то фразочки – записывать транскрипции. Например, в слове пассажиры я пишу п, с, с, ж, р, и только в конце гласная ы - [пссжиры], И я пропустил ударную. Записывать и читать в таком транскрипционном виде. Но три этапа. Рекомендую, это работает, проверено на практике. Сначала я читаю как тот восковой валик. Тут же я повторяю это правильное произношение в среднем темпе. И тут же, без паузы, я повторяю это в быстром темпе. И тогда это входит уже в автоматизм произношения.

И второй метод, такой самодеятельный, без логопедов и без педагогов. Берете стихи. Все надо делать осмысленно. Но тут можно забыть о содержании стиха, его идее, его контексте. Стих, который можно легко и хорошо скандировать, декламировать его. Причем ставить ударения резче, чем мы ставим в обычной речи. Когда мы делаем очень сильное и острое ударение на ударном слоге, автоматически у нас поджимаются, сокращаются слоги безударные. БлистАтельна, полувоздУшна, смычкУ волшЕбному послУшна, толпОю нИмф окруженА, стоИт истОмина. ОнА, однОй ногОй касАясь пОла, другОй умЕренно кружИт. И вдруг прЫжок, и вдруг летИт, летИт как пух. Чтобы пух не весил только 20 килограмм. Легко, остренько. Но это полдела. Но стихотворение получается. И опять, без паузы, что очень неудобно, переходите на прозаические тексты. И тогда хотя бы половину первой фразы вы будете читать в том же ключе. И постепенно, постепенно… Работа долгая и трудная. Но для правильной, абсолютно правильной речи с точки зрения вот этих орфоэпических нормативов мне видится очень и очень полезным.

Речевая перспектива. Как строить повествование. Когда есть готовый текст, она уже построена. Но мы в устном воплощении, мы вообще все можем перевернуть, поставить с головы на ноги. Мы идею можем изменить того текста, который написан. Все знаете, и помните, может быть, самое замечательное, самое нежное, лирическое стихотворение русской поэзии, божественное пушкинское «Я вас любил. Любовь еще, быть может, в душе…» Не буду читать. Но послушайте другой вариант. «Я вас любил». Уже хорошо. «Любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем. Но пусть она вас больше не тревожит. Я не хочу печалить вас ничем. Я вас любил безмолвно, безнадежно, то робостью, то ревностью томим. Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам Бог любимой быть другим» Ну ведь сволочь Александр Сергеевич! С другой стороны, я иногда думаю, что, может быть, Александр Сергеевич и писал именно так это стихотворение. Потому что примерно в те же дни в письме своему ближайшему другу Павлу Воиновичу Нащокину, он написал (и это опубликовано): «Вчера с Божьей помощью (при чем тут Божья помощь, я не понимаю) я Анну Петровну…», дальше наша литература дает многоточие. Каждый понимает это в меру своей испорченности, что он Анну Петровну – не знаю. Так что как надо читать это стихотворение? Мы можем все перевернуть. Так вот, когда у нас есть речевая перспектива, заложенная уже в готовом тексте, мы все равно можем сделать тексты разными. Например. Я читаю какую-нибудь официальную информацию о том, что лучший президент всех времен и народов, Владимир Владимирович Путин на таком-то, таком-то совещании, на такой-то встрече сказал то-то и то-то. Там будет, что его слушали с огромным пониманием, и потом долго не смолкающие аплодисменты. Я могу в чтении почти голосово, интонационно опустить «лучший президент всех времен и народов» и «бурные и продолжительные аплодисменты», и дать только о чем была речь. А я могу интонационно и голосово опустить эту серединку, когда останется только одно – Путин и аплодисменты. Мы выстраиваем. Голосовая перспектива – это не перспектива центра.

Что такое центр материала? Это то, что хочет сказать автор. Ради чего он создает или короткую заметку, или большое полотно. Но я исполнитель, я имею право на соавторство. Я могу выбрать другой центр. Если я не боюсь за свою карьеру, если я не боюсь потерять деньги, и меня больше не пригласят на озвучку.

С моей точки зрения, гениальный диктор советского радио… Мы сейчас кроме левитановского имени редко кого вспоминаем, а то и не знаем. Я считаю, что был один диктор в истории советского радио, которого можно назвать гениальным. Его записи сегодня не повторяются на радио и на телевидении тем более. Но они все хранятся в золотом фонде Гостелерадио. Это Владимир Борисович Герцик. Изумительный чтец. Но к старости он стал уже плохой. Он многое забывал, был очень рассеян, создавал в эфире очень много анекдотов. Например, самые яркие такие моменты его выступлений последних. Мы читали программу передач на следующий день. Вот он читает, читает программу передач, взял в секторе выпуска, прочел ее в эфире, потом посмотрел на дату, и сказал: «Эти передачи, уважаемые слушатели, вы могли услышать вчера». Много хохм было. Но самое интересное (я сейчас говорю о творческом плане, о центрах материала), вот он читает, уже плохо с дикцией стало. Мы, коллеги, слушаем его и досадуем. Ну, ничего не понятно, очень трудно следить за ним. Но вдруг, и это чудо какое-то, когда он закончил чтение, вдруг все прояснилось. Как будто вообще бинокль поправляли, и наконец навели. Мы, молодые, спрашиваем: «Владимир Борисович, как это? Как это получается?» И он рассказывает: «Ну, сказку о кощеевой смерти знаете? На озере остров, на острове дуб, на дубу ларец, в ларце утка, в утке яйцо, в яйце игла. Кончик иглы обломал – Кощей умер. У меня есть большая-большая статья. В ней есть какой-то фрагмент. В этом фрагменте я могу найти главную фразу. В этой главной фразе я нахожу главное слово. И когда я в этом слове ставлю сильное, острое ударение – вот статья и получилась». Это, конечно, гиперболизация. Но суть в этом действительно есть.

И если говорить о речевой перспективе, тут очень важно подчеркнуть только одно – найти вот то, ради чего написан этот материал. И тогда, если он в середине, этот центр материала, я как бы в горку иду. Я начинаю с некоего невзрачного чтения. Подбираюсь, подбираюсь. Наконец я выхожу на этот фрагмент, я его подаю крупно, широко. А потом, когда он закончился, я потихонечку, потихонечку ухожу на финал. Он может быть в начале, он может быть в финале. Надо определить. Но тут есть еще одна прелесть. Нам же, согласитесь, и в этом нет ничего плохого. Нам не хочется быть похожим на соседа, читать как он, а соседу не хочется быть похожим на меня. Каждый из нас может выбрать свое главное, свой центр. И тогда начинает проявляться наша индивидуальность. Не в голосах и произношении. Не в фейсах, если вы на телевидении. А в нашем мышлении. В наших подтекстах, в нашей личности. И роль композиции вот этой, она чрезвычайно важна. Но для того, чтобы соблюдалась композиция, необходимы паузы. И я не вспомню сейчас, не потому, что боюсь кого-то обидеть. Но за последнее время то, что помещается в дыме, я внимательно отслушиваю. Мне интересно. Если меня кто-нибудь научит пользоваться техникой, как записываться и давать туда, я с удовольствием буду представлять свои работки на ваш суд. И я заметил одно, что ладно, когда рекламный ролик, когда тебе на двадцать секунд текста дают тринадцать секунд, или пятнадцать секунд. И ты вынужден не останавливаться, и ни об одной паузе речи быть не может. Я говорю о чтении, когда показывается художественный вариант. Общее мое впечатление – пауз нет. Может быть, время такое динамичное? Но паузы сегодня – это бич какой-то, вернее отсутствие пауз.

А сейчас я назову вам три правила. К литературе отослать не могу, нигде не найдете, по-моему, этих правил, когда мы хотим или не хотим – мы обязаны сделать паузу. Пусть коротенькая, если времени нет. Но она разобьет именно на те фрагменты, по которым мы можем строить повествование

Первое правило обязательной паузы – смена места действия. Допустим: «Мы сидели в душной, жаркой, натопленной комнате. Пауза. На веранде было прохладно и свежо». Перед фразой «на веранде» я обязан сделать паузу, я переходил в это время, ножками.

Второе правило – смена времени. И тут работает еще одна дополнительная закономерность. Если смена времени невелика – паузочка поменьше. Если большой период времени – пауза удлиняется. Допустим, я говорю, вот сейчас об этом говорю. Мы живем в очень быстрое, динамичное, сумасшедшее время. 10 лет назад… 10 лет – не такой великий срок для истории, пауза была маленькая. Мы живем в сумасшедшее, динамичное время. Лет так 500 назад от этой динамики умерли бы просто. 500 лет – я делаю паузу побольше. Больше или меньше, но она обязательно.

И третье правило – появление нового персонажа или нового предмета разговора. Здесь проще. Всегда легче увидеть, где появляется в тексте новый предмет какой-то, если только не идет перечисление через запятую. Это как в драматургии. Грибоедов, «Горе от ума», сцена девятая. Фамусов и Скалозуб. Ничего не меняется. Но дальше – сцена десятая. Те же и Чацкий. Появляется новый персонаж – это новая сцена. Она должна быть отделена от предыдущей.

Вот это очень помогающие правила. Если я готовлю материал, я всегда увижу эти моменты, и можем очень четко это определить.

Еще один момент, чтобы соблюсти речевую эту перспективу. Это уже не мною выдумано. Это выдумано еще одним специалистом в исполнительском искусстве, Константином Сергеевичем Станиславским. Не помню, в каком томе он пишет, употребляя выражение «раскладка выразительных средств». То есть, при подготовке материала я могу определить… Ну, он писал о театре, о мизансценах. Мы можем говорить о раскладке выразительных средств голосовых. Вы можете заранее посмотреть и определить темп речи на этом фрагменте, темп речи на этом фрагменте, ритм – ровный, монотонный и спокойный, или сбивчивый ритм. И на первых порах можно помечать себе, скажем, на белом поле слева и справа напечатанного текста. Потому что когда мы (все это знаете ведь), когда ты увлекаешься текстом, ты забываешь о тех заготовочках, которые были сделаны. А вот эти значки на полях (да мы все их в той или иной степени употребляем)…

Конкретное упражнение. Спасибо. Выражение, которого в литературе нет, я его изобрел для себя, называю его «синхронным мышлением». Наша частая беда, когда я думаю над материалом, когда я его готовлю. А когда я его читаю, я уже не думаю. Там аппарат работает, а не я. Или обратный вариант: я сначала прочитал, а потом подумал. Хорошо бы думать в режиме нормальной речи. Вот я сейчас хотел бы не думать, но это опасно. Потому что Бог знает, куда меня понесет, и что я скажу. Как вырабатывается это синхронное мышление? Как будто я этот готовый, давно готовый текст, или написанный даже несколько веков назад, создаю сейчас. Один вариант, еще до упражнения. Очень полезный материал, тренировочный материал – письма, реальные письма, которые можно найти в книгах, в интернете. Обычно я рекомендую мужчинам мужские письма, женщинам женские письма. Ведь мы когда пишем письмо, мы не пишем его со скоростью чтения, и не потому, что рука медленнее действует. А потому, что мы думаем. Я напишу в одном письме «Многоуважаемая Анна Степановна», в другом письме – «Уважаемая Анна Степановна», в третьем письме – «Радость моя», а четвертое письмо начну вообще без обращения. Не хочу. Я вынужден ей написать, но век бы ее не знал. Мы всегда задумаемся, что писать. Мне надо попросить у кого-то денег взаймы, небольшую какую-нибудь сумму, там 50, 100 тысяч рублей даже. Я же не напишу: «Здравствуй, дорогой, пришли мне…», тем более, если с «дорогим» я не общался год или два. Я напишу: «Здравствуй, мой дорогой... – там по имени-отчеству, - Как же давно мы с тобой не переписывались! Как твои дела? Как детишки твои? Поди, выросли уже. Как жена? Я помню, она была несколько нездорова. Как ты сам? У меня все слава Богу. Правда, не без проблем». И потихоньку-потихоньку подбираюсь к тому, что… «Если только… Я не настаиваю, но если только у тебя есть какая-нибудь возможность, я очень скоро отдам, пришли мне…» Когда я читаю, я должен выполнять тот же ход мышления. А мы мастера, нам легко. Раз, два – и прочитал.

Так вот, чтобы вырабатывалось это синхронное мышление, могу предложить одно упражнение. Вы берете… Только обязательно незнакомый текст – напечатанный, журнал, газету, книгу. Берете плотный чистый лист бумаги и с правой стороны прикрываете полоску в 4-5 букв. Вы не видите этих букв. Но по контексту вы всегда можете прочитать это, не останавливаясь. Получилось? Легко? Закройте 8-10 букв. Здесь уже у вас могут выпасть два слова, и иногда те ключевые слова, которые определяют содержание. Не смущайтесь придумывать. Пусть вы уйдете от смысла. Но важно чтобы речь была безостановочной и связной. Я читаю какой-нибудь информационный текст, где сказано: «Президент Мадагаскара…» и дальше идет его имя. Понятия не имею, как его зовут. Я назову себя. Пускай, неважно. Чтобы фраза не прерывалась. И вот постепенно, постепенно вы передвигаете дальше. Если кто-то дойдет до половины листа, надо ставить памятник при жизни. Но что получается, если я все-таки закрыл три четверти, и продолжаю этот текст читать. Попробуйте отключить мысль! У вас ничего не получится. И вот здесь именно и воспитывается то синхронное мышление, когда я одновременно и читаю, и размышляю над этим материалом. Очень и очень полезное выступление. Паша, вы?..

Павел Пудан: До четверти.

Илья Прудовский: До четверти дошли? Хорошо.

Алексей Соколов: Я предлагаю другое упражнение. Оно похоже на это, но я просто вставляю свои слова, которые не существуют. То есть, ты удлиняешь предложение.

Илья Прудовский: Мысленно или произнося?

Алексей Соколов: Конечно, вслух. Естественно, это все шуточная озвучка, и это в эфир не пустят, но это упражнение.

Михаил Сушков: Через слово свое? Или как? Как часто?

Алексей Соколов: «Мария Ивановна пошла в коровник». Ты читаешь: «Мария Ивановна сначала зашла в ванну, а потом пошла в коровник». То есть, ты просто удлиняешь предложение.

 

Илья Прудовский: «Сначала зашла в ванну» … Это мне напоминает реальное выступление. Был такой замечательный Народный артист Советского Союза Лукьянов. Если помните, Гордей Гордеевич Ворон в фильме «Кубанские казаки». И вот, он как-то на реальном эфире (тогда вживую приходили, не в записях читали актеры) он читал фрагмент из «Поднятой целины», где бабы идут бить Давыдова. «И он под подолами несли палки, молотки и еще кое-что». Что он имел в виду? Он вышел весь пунцовый.

Насчет трудновыполнимо, может быть, я не буду вам на эту тему говорить, но уж раз об упражнениях конкретных заговорили… Наверное, все мы чувствуем время от времени, особенно, когда сравнительно большой объем материала, что внимание начинает уходить. Переходим на механику, уже не думаем. Вот именно в нашей профессии упражнение, которое помогает концентрировать внимание. Вы берете какой-то текст. Начинаете читать его вслух, неважно, видели вы его раньше или не видели. И одновременно, по памяти записываете какой-нибудь другой текст. Скажем, стихотворение, которое вы хорошо знаете. На первый раз это кажется немыслимым делом. На второй раз вы напишете одну-две буквы. На третий раз вы напишете слово. Правда, почерк будет как почерк паралитика. Но постепенно, постепенно это начинает вырабатываться. Что происходит, какой механизм срабатывает в этом случае? Это легенда, что Юлий Цезарь мог одновременно размышлять о двух разных проблемах. И психология, и медицина говорят, что это невозможно. В чем фишка заключалась? В моментальном переключении с одного на другое. Я читаю, мое зрение перспективно видит три-четыре-пять слов. Никто точно не знает, сколько мы видим. Но мы увидели часть фразы. Это подобно тому, когда я какой-то файл напечатал. Я могу его послать на принтер, и начинать работать над другим файлом? Могу. Так и тут, я эти полфразы послал на мой принтер, на кончик языка. Я могу на долю секунды отключиться и вспомнить первое слово, которое мне надо записать. Вот такое мигающее, мерцающее переключение с одного текста на другой. Это сродни шахматной игре, когда маэстро дает сеанс одновременной игры, у него, скажем, 40 досок. Он обходит их, он же не помнит все партии одновременно. Он делает шаг к этой доске, оценивает обстановку, передвигает фигуру – все, эта партия вылетела из головы, он переходит к следующей доске, видит следующую конфигурацию. Вот так и здесь. Да?

Ольга Зубкова: Простите, вот к вопросу о перспективном слове. При закадровом озвучивании получается так, что я сейчас произношу первые три слова, которые я читаю, уже послала на факс, как вы говорите, но я вижу уже следующие три-четыре. У меня лично происходит такая иногда беда. Они у меня сливаются. То, которое я вижу следом, и то, которое произношу. У меня половина слова из этого, и окончание из этого сливаются вместе, слова получаются безобразны. Как вот от этого, можно как-то избавиться?

Илья Прудовский: Это ваша особенность. У другого – другая. У нас у каждого есть такие особенности. Вообще причины стопоров, наших ошибочек, оговорочек – они у всех разные. Мы о многом не подозреваем, что многое зависит не от меня как от личности, от моего мозга, от моего мастерства. Зависит, например, один вариант – от зрения. Нам всем кажется, что у нас глаз идет по строке плавно. Он не плавно идет, он – скачками. Но в то же время устроено... Рисовать негде, постараюсь объяснить. Примитивизируя эту ситуацию, можно сказать так. Глаз увидел буквы, слово, и зрительный образ этого слова у меня раздваивается и направляется по двум путям: один непосредственно на язык, а второй – назовем это неким контрольным центром. Там, где находятся мои сведения о словах, представления о понятиях. Если слово мне знакомо, для меня обыденно, там не происходит задержки. И оба эти сигнала сходятся на кончике языка одновременно, и речь без запинок. Если вдруг произошли какие-то за… за… з-з-з… - все.

И еще один тип затруднений. Когда рядом стоят слова, начинающиеся с одинаковых звукосочетаний. Или даже если разделены они еще каким-то словом между собой.

Третий вариант – я прочитал какой-то очень трудный отрывок. Очень трудную фразу с немыслимыми терминами. Ну непроизносимо! А дальше идет свободный текст. И я вдруг не могу произнести союз «и». Потому что я перенапрягся на предыдущем, тут произошло расслабление.

Вот это особая тема. О ней можно говорить, я могу бесконечно говорить. Это тема, которую я называю оптимальное творческое состояние. И в этой методике, в этой теме главное – изучить себя, понять причину этого. Мы все ведь видим и те слова, которые произносим, и следующие. Но у кого-то это происходит (сбой), а у кого-то не происходит. И тут надо конкретно разбираться.

Мы с вами все – заложники производства. Я понимаю, что какой-то материал надо петь. Надо навешивать такие паузы. Тогда он будет восприниматься. А мне на это не отведено времени. Я начинаю ускорять. У меня скороговорка. Я не люблю говорить быстро, я не умею говорить быстро. Ну когда надо по работе, я говорю быстро, но это не мое. Но я вынужден. Значит, я меняю форму вне зависимости от содержания. Больше всего в жизни мне нравятся две рекламы телевизионные. Das Auto и  Schato. Спешить не надо. Одно слово. Но время от времени те, кто озвучивает под картинку... Сейчас мало такой работы. Есть компьютер. Но совсем другие ощущения вызываются.

Реплика из зала: Это потому что им не надо лицензию ЦБРФ говорить.

Илья Прудовский: У меня, я довольно много озвучивал спортивных фильмов. И вот у меня бег на стометровку. «Десять и восемь десятых секунды – мировой рекорд». У меня текста на 15 секунд на стометровке. Я должен пробежать быстрее, чем чемпион мира. Редактора просить – это вы знаете, или заказчика просить убрать лишнее слово – это как будто они ребенка от сердца отрывают.

Реплика из зала: Они одно убирают, добавляют два, как правило.

Илья Прудовский: Вот приходится поэтому в каких-то случаях форму менять.

Теперь аудитория. Для кого я делаю тот или иной материал. Мы голоса с вами меняем. Детскую рекламу и детскую сказку я не буду читать как «От советского…». Исключено. Не только от содержания. А потому что не надо детей пугать. Много сюсюкать, но надо говорить по возможности добрым и ласковым. В художественной литературе. Аудиокнига в нашей стране начиналась со Всероссийского общества слепых. И вот режиссеры очень часто нас останавливали и говорили: «Все вкусно, все выразительно. Но не надо. Скромнее, строже». – «Да почему? Ведь наш контингент-то обожает слушать радиоспектакли, где страсти рвутся на полную катушку!» И режиссер говорит: «А вот вы читаете какую-то книгу, глазами, а там уже подчеркнуто кем-то – вот это красненьким, а что-то вообще вычеркнуто. Вам это понравится? Вы же книгу читаете». Значит, я должен думать и о потребностях аудитории. Тут некий перенос центра тяжести на форму происходит. И потом время. Если мы даже ударение, из словарей это диктуем, ставим в соответствии с литературой. Сегодняшний текст, я буду говорить: «В Москве, в Лондоне, в Вене проходят так называемые Венские балы. На этих балах…» Но если я буду читать литературу 19-го века, я обязан читать: «На этих бАлах». Если сегодняшнее ударение в слове казакИ, то повесть Толстого – «КазАки». Тут вопрос о содержании и форме, он сложный именно в плане соотношения количества формы, количества содержания. Естественно, отталкиваться надо от печки, от содержания.

Ставлю точку. Если бы мы не эти два часа проводили в разговоре. А у меня такое ощущение, что не я говорил, а мы говорили. Не два часа, а, скажем, имели бы возможность поговорить два-три дня, а если бы еще недельку, что бы я предложил в рамках такого мини-курса?

Во-первых, собственно, техническое мастерство чтения. Потому что, слушая и реальный эфир, и записи страдает очень у многих… Ошибочки-то можно у нас у всех найти. Но очень у многих страдает просто формальная логика речи, с которой достаточно легко познакомиться по учебникам сценречи, где логика дается.

Потом – обязательно импровизация. Методы освоения импровизационной речи, безтекстовый. Потому что у многих я слушаю прекрасную запись, замечательно читает, но я слышу – читает. А очень хотелось бы, чтобы настоящее чтение, оно никогда не будет равным, но чтобы оно было адекватным, близким к интонациям живого разговора. А для этого – мастерство импровизации.

Третья тема – это вот то, что я назвал вскользь оптимальное творческое состояние. Владение собой в любой ситуации – у микрофона, перед камерой, выступая на живую аудиторию без техники. Владение собой.

Каждый из нас испытывает какие-то неудобства. Как их не испытывать? Есть методика, которая позволяет на все 180 градусов изменить направление своего состояния – психического, психологического (если нормального психического) на 180 градусов за – не преувеличиваю – три-пять секунд. Вот этой системой мало кто пользуется. У меня есть специальный курс, когда я преподаю ее. И дай Бог, 3-5% этим пользуются. Очень довольны результатом. Почему не пользуются? Да потому что для того чтобы приступить к ней, надо изучить себя. Мы все знаем о наших коллегах, ну абсолютно все – от личной жизни до предела его мастерства. Коллега все знает про нас. И мы очень мало знаем о себе.

Когда я слышу вдруг простые вопросы, они совершенно естественны. А вот перед чтением большим надо пить? И что лучше – воду, или чай, или кофе? Я всегда рассказываю одну и ту же историю. Вот я прихожу на запись, меня режиссер, или ассистент, или кто-то спрашивает: «Илья Ефимович, чай, кофе, воду?» Я говорю: «Мне ничего». – «Но как же ничего? Во рту же сохнет?» - «У тебя сохнет – ты пей. У меня не сохнет, никогда». Вот видите, у меня стоит вода, я говорю достаточно долго. У меня нет потребности. Прежде всего, потому что у каждого своя слизистая, и у каждого свое дыхание. Я читаю и разговариваю без доборов воздуха, практически. У меня настолько маленькие доборы. Мне этого достаточно. Я не делаю глубоких вдохов, которые слизистую быстро осушают.

И вот чтобы знать о себе все вот эти отправные точки, надо занудно, методично наблюдать за собой и записывать. И тогда можно сделать выводы о своих особенностях. И выработать те установки своей психике, те команды, те приказы, которые действуют буквально в течение 3-5 секунд. И я другой.

И последнее, наверное, что надо рекомендовать нам всем, без исключения – и начинающим, и самым опытным. В этом я убежден. Читать, если удается – для хорошего дела, если не удается – в небольшом объеме для себя самую разную художественную литературу. Из рекламы, из информации, из деловых текстов мы много красок интонационных не черпаем. Хорошо еще тем, у кого есть актерское образование, кто уже размят от начала. А вот ваш покорный слуга строил сортиры на железной дороге, это была моя специальность. Ну не сортиры, а строительство. И когда пришел на радио, то я был на полном нуле. Художественная литература, ее исполнение вслух – оно дает нам краски, дает выразительность. Извините, если утомил. Спасибо.

Владислав Николаевич: У меня есть маленький анекдот. Приглашаются на высокооплачиваемую работу маги, экстрасенсы, ясновидящие. Приходите сами знаете куда, и сами знаете во сколько. Значит так. Требуется один испытуемый, по возможности, со всеми дефектами произношения. Чтобы потом мы смогли произвести магический эффект на почтенную публику.

Илья Прудовский: Кто второй?

Влад Купряшин:  А нам нужно двое сразу?

Илья Прудовский: Девушку? Ну хотя бы глянуть. У меня два разных характерных материала.

Влад Купряшин: То есть, один женский, один мужской. Хорошо. Поприветствуем! Итак, по нормам произношения у нас два испытуемых. Один человек жил в русско-казахском окружении. Оля живет на Урале. Соответственно две языковые нормы по говору. Сейчас мы посмотрим, как это происходит на практике у Ильи Ефимовича Прудовского, который занимается со своими студентами.

Андрей Балдук: Че нужно читать? Я сказал «че»?

Илья Прудовский: Тишина, полная тишина!

Андрей Балдук: Давайте я второй буду. Реально, че-то голос задрожал. Наше понимание человека вообще и каждого конкретного человека очень запутывается тем, что человек имеет сложный состав. И не так легко привести этот сложный состав к единству. Личность в человеке есть результат борьбы. Множественный состав человека делал возможными древние понятия, допускавшие существование тени двойника человека. И трудно решить, что было главной реальностью. В человеке, несомненно, есть двойное я – истинное, реальное, глубокое и я – осознанное воображением и страстями. Фиктивное, тянущее вниз. Личность вырабатывается длительным процессом – выбором, вытеснением того, что во мне не есть мое я. Душа есть творческий процесс, активность. Человеческий дух всегда должен себя трансцендировать, подниматься к тому, что выше человека. И тогда лишь человек не теряется и не исчезает, а реализует себя. Человек исчезает в самоутверждении и в самодовольстве. Поэтому жертва есть путь самореализации личности. Человек не бывает совсем один. В нем есть голос божества, внутренний голос. Этим еще увеличивается сложный состав человека. Существует несколько я, но есть я глубинное. Человек поставлен перед многими мирами в соответствии с разными формами активности – миром обыденной жизни, миром религиозным, миром научным, миром художественным, миром политическим или хозяйственным, и так далее. И эти разные миры кладут печать на формацию личности, на восприятие мира. Наше восприятие мира всегда есть выбор, ограничение, многое выходит из поля нашего сознания. Таков всякий наш акт, например, чтение книги.  Амиель верно говорил, что каждый понимает лишь то, что находит в себе.

Илья Прудовский: Мне понравилось. По той причине, что было все абсолютно понятно. Хотя текст, как вы видели, в достаточной мере сложный. Но теперь. Посмотрите, как – убежден - изменится характер чтения. Давайте договоримся. Вы не похожи, но вы – Николай Алексеевич Бердяев.

Андрей Балдук: Простите, кто?

Илья Прудовский: Лекция на которую сходился весь Петербург. Это фрагмент из Бердяевского выступления. Сходился весь Петербург. И были не только люди, занимающиеся этими проблемами, а были и случайные люди, которым было интересно это послушать. Они ждут, ждут как открытия. И они не готовы еще. Это вы знаете, что вы будете говорить. Они не знают. Значит, учет восприятия. Важно не то, как мне удобно читать. Первичны законы слухового восприятия. Как удобно человеческому уху. Паузочка у вас была только там, где что-то помешало. Так все было без пауз.

Геннадий Венгеров: Можно по ходу задать орфоэпический вопрос? Исчезает – исчезает или ищезает?

Илья Прудовский: Щ, ищезает. И второе. Вы обратили внимание, сколько в тексте было человеков? Уже первая фраза ввела понятие «человек», человек вообще. А дальше – психология человека. Закон, простейший закон логики, закон знакомого понятия. Вы ударяли каждый раз человека. Не так страшно, но все-таки ударяли. Его надо произносить почти неслышно. «Все качества человека», мы говорим уже о человеке. «Я очень люблю Париж. Когда я хочу по парижским улицам…» Так и тут. Человеки были лишние. Но Бог с ними. Человеки сейчас пропадут сразу у вас. А вот попробуйте сделать это не чтением сейчас, а выступлением. И вам самому вкусно. Это ваша жизнь. Каждое выступление, по сути дела, если человек выступает желаемо для себя и искренне, это всегда обращение к кому-то. Вот сейчас не было посыла на публику. Было прочитано действительно очень хорошо. Но без посыла. Кстати, кто-нибудь может дать определение этому широко у нас употребляемому термину «посыл»? Подарите мне. Я не знаю, что это.

Влад Купряшин: Посыл – это обращение. Посыл – это то, как мы хотим донести до аудитории.

На посыл есть одно хорошее, толковое упражнение, которое для артиста, или для человека говорящего, оно как «Отче Наш». Начинается так: «Маланья-болтунья молоко, болтала-болтала. Болтала-болтала. Болтала-болтала. Болтала-болтала. Болтала-болтала. Болтала-болтала. Болтала-болтала. Да не выболтала». Вот это упражнение на посыл, которое дает нам возможность работать с пространством, как правильно Паша сказал. Представим себе, вот как я своим стажерам говорил, что мы работаем с вязкоупругой средой, которая по консистенции похожа на чуть затвердевший каучук. Это пространство мы должны деформировать. Возможно, прорвать, возможно, изменить, возможно, сделать отпечаток. Поэтому посыл – это то самое усилие, которое мы производим на слова, формируя наши мысли. И когда мы хотим воспроизвести должный эффект на аудиторию, мы пытаемся заострить. Я сейчас приведу слова президента, который сделал одну очень хорошую вещь. Нет, конечно, он поступил очень подло и мерзко. Но сделал очень хорошую вещь. Он сказал: «Вас как зовут?» - «Света». – «Садитесь, Света». Это тоже посыл, это обращение. Мы вопрошаем, мы ударяем, мы заостряем, мы подчеркиваем. Это формы работы с аудиторией, форма работы с людьми, коих может быть один или два, три или четыре, пять или шесть, или вот такая большая пространственная аудитория, в которой порядка 50 человек, с которыми мы хотим общаться. Мы хотим, чтобы все нас видели. Хотим, чтобы видели первые ряды. Хотим, чтобы слышали нас последние ряды. Хотим на них посмотреть, и спросить: «Вам действительно все слышно?» Вот что такое посыл.

Геннадий Венгеров: Можно вторгнуться тоже? Я хотел бы уточнить. Как я понимаю посыл, все-таки в этом русском слове есть две ипостаси.Владислав Николаевич говорил о посыле более или менее в акустическом смысле. А есть еще, как мне кажется, значение message, или по-нашему, вотшафт. Но для Андрея Валерьевича… Я хотел бы помочь, если вы позволите, перевести немножко на актерский язык эту задачу. Вот обращение к залу как бы от имени Бердяева, оно, мне кажется, подразумевает еще проверку, сиюминутную проверку, а понятны ли мои мысли? Проверку.

Илья Прудовский: Обратная связь.

Геннадий Венгеров: Вот это предполагает, мне кажется… Донесение своих мыслей, и тут же проверка, а понятно?.. И какие-то паузы определенные. Я прошу прощения. Спасибо.

Илья Прудовский: Спасибо, коллеги, я этого и хотел. Тихо.

Андрей Балдук: Наше понимание человека вообще и каждого конкретного…

Илья Прудовский: Стоп. Стоп.

Андрей Балдук: Человека.

Илья Прудовский: Дорогие мои, любое начало всегда чуть-чуть замедляйте. Чуть-чуть. Потому что слушатель еще не готов к вашему звуку, не вошел в тему. Нужно дать время разгона. «Любое наше понимание человека вообще, и каждого конкретного…» Постепенно начинайте. Вы сразу начали очень динамично. Не все успеют войти в текст.

Андрей Балдук: Наше понимание человека вообще и каждого конкретного человека очень запутывается тем, что человек имеет сложный состав. И не так легко привести этот сложный состав к единству. Личность в человеке есть результат борьбы. Множественный состав человека делал возможными древние понятия, допускающие существование тени, двойника человека. И трудно решить, что было главной реальностью. В человеке, несомненно, есть двойное я. Истинное, реальное, глубокое и я, созданное воображением и страстями, фиктивно тянущее вниз.

Илья Прудовский: Стоп. Время у нас. Поэтому еще раз начало. Но. Но вы же любите свое дело! Вам самому вкусно произносить это. Сейчас было очень хорошо. Но абсолютно для вас эмоционально безразлично. Как поэма. Попробуйте это читать как стихотворное произведение.

Андрей Балдук: Наше понимание человека вообще и каждого конкретного человека очень запутывается тем, что человек имеет сложный состав. И не так легко привести этот сложный состав к единству. Личность...

Илья Прудовский: Нет-нет-нет. Пошли по пути приёмчиков. Внутреннего состояния не было.

Михаил Сушков: Ты меняешь темпы, а это звучит искусственно.

Илья Прудовский: Да.

Михаил Сушков: Ты искусственно замедлился, убыстрился, замедлился. Это просто техника. Это механика. «Наше понимание человека, как мне кажется…» То есть, ты в этот момент про это думаешь. Потому что там разные есть характеристики у человека. Но «наше понимание человека…» Ты смотришь в себя, и в то же время посылаешь. Ты сейчас это продумываешь. Этот текст у тебя рождается в голове. Поэтому паузы. Потому что ты его не додумал еще.

Илья Прудовский: «Наше понимание человека вообще, и каждого конкретного человека очень запутывается тем, что человек имеет сложный состав. И не так легко привести этот сложный состав к единству. Личность в человеке есть результат борьбы». Есть ощущение того, что я думаю в этот момент, и я наблюдаю за реакцией? С точки зрения логики, с точки зрения правильности, по-моему, все безукоризненно. А ловить характер материала и обратную связь, вот, по сути дела то, что здесь надо было добавить.

Можно работать над этим бесконечно. Но мы перейдем к совершенно противоположному тексту.

Александр Лакеев: Я хотел сказать, можно? Как раз, когда вы сейчас произносили этот текст, вы начинали вот эти слова, которые были в этом тексте. И я даже не уловил момент, когда вы перешли на свои слова. Я подумал, что вы продолжаете читать этот текст. Настолько вот вы вошли в этот образ, настолько это понравилось.

Аркадий Марьин: Гармонично.

Илья Прудовский: Не в этот образ, в свой образ. Я тоже не похож на Бердяева.

Ольга Невская: Тили-бом, тили-бом, мы открыли «Кошкин дом».

Илья Прудовский: Нет-нет-нет, это реклама. Вам не дадут столько времени на то, чтобы вы рассуждали здесь. Это не Бердяев.

Женщина: Тили-бом, тили-бом, мы открыли «Кошкин дом». Теперь вам не нужно переживать, с кем оставить своего маленького питомца. «Кошкин дом» - это профессиональный уход за вашими любимцами. «Кошкин дом» - это природа, комфорт, здоровое питание, все, что необходимо для вашего котенка или щенка. «Кошкин дом» открыт для всех! Вам нужно только позвонить, и мы вас ждем. «Кошкин дом», Рублевское шоссе, 140. Телефон 331-32-33. Отдыхаете вы – отдыхают ваши любимцы!

Илья Прудовский: Вы – заказчики. Какие претензии к этому исполнению? Что бы вы попросили изменить? А вам не показалось, что здесь, в этой рекламе (это большая реклама), что в ней все-таки есть кусочки с разным назначением. Они были разные, но они были очень близки друг к другу. Немножко развести. От глупо радостного «Кошкин дом» к более сдержанному, может быть, и более быстрому чтению телефона.

Алексей Соколов: Не надо акцентировать на адресе. Когда ты говоришь «Рублевское шоссе... сколько там? 140». Не надо. Рублевское шоссе 140. Зачем интонировать на технической информации? Не надо. Никогда.

Ольга Зубкова: А я бы сказала: «Отдыхаете вы – отдыхает ваш щенок! Рублевское шоссе, 140!»

Илья Прудовский: А вот теперь самое спорное, и для меня, например, тяжелая и страшная реклама.

Ольгв Невская: Тренажер «Казанова» - это то, что нужно вашей семье.

Андрей Балдук: Это ее конек!

Ольга Невская: Можно по-разному, да.

Михаил Сушков: Можно по-разному, это слоган.

Илья Прудовский: После «Казанова» сделайте немножко, вздерните это слово, и навесьте паузу. Сделайте вопрос.

Ольга Невская: Тренажер «Казанова» - это то, что нужно вашей семье.

Илья Прудовский: Пакостного смысла я тут не слышу.

Ольга Невская: Надо пакостный смысл? Тренажер «Казанова» - это то, что нужно вашей семье.

Илья Прудовский: А теперь хотя бы по содержанию, по смыслу. Семья очень важна, но ударьте на слово «нужно». А «Казанова» - спросите? «Тренажер «Казанова»? Это то, что нужно…»

Реплика из зала: Вашей шведской семье.

Ольга Невская: Тренажер «Казанова» - это то, что нужно вашей семье.

Геннадий Венгеров: Я бы в одно второе предложение выделил, в одно бы смял бы. Уплотнил мы.

Илья Прудовский: Одна из причин, как мне кажется, это то, что слова идут на одном энергетическом уровне. «Это то, что нужно вашей семье». Выберите, хоть на слово «это». Неважно. Лучше всего на «нужно», мне кажется. Но сильнее. По-хулигански.

Ольга Невская: Тренажер «Казанова» - это то, что нужно вашей семье.

Илья Прудовский: Я купился.

Ольга Невская: Говори красиво, говори эмоционально, говори убедительно. Говори все, что хочешь! В любом случае все будут просто глядеть тебе в рот, если на твоих губах – увлажняющая помада «BQ». Помада «BQ» легко наносится и долго держится на губах. Входящие в ее состав витамины Е и F защищают губы от воздействия времени и погоды. Выбирая из 60 оттенков – от нежных пастельных до интенсивных ярких – как тебе нравится, выбирай! И если ты хочешь просто что-нибудь шепнуть ему на ухо, даже в этом случае с помадой «BQ» ты будешь более убедительна.

Илья Прудовский: У меня был режиссер, женщина, которая однажды мне сказала очень хорошее для рекламы (ну не для всех реклам, естественно, определенного рода), очень хорошее слово употребила. Она сказала: «Ну понимаешь, ты все заставляешь покупать. Заставлять человека не надо. Его надо соблазнить на покупку».

Михаил Сушков: Можно я в качестве иллюстрации? Просто у меня очень мой любимый пример. Это американское выражение, но я буду по-русски: «Говорите со мной не про ваши семена, а про мой газон». То есть, нет продажи, а есть ожидание чего-то, что с вами будет, если это будет с вами.

Алексей Соколов: Ты должна представить, что эта помада сделает, реально работает.

Влад Купряшин: Поэтому здесь посыл будет немножко другим. «Говори тихо, говорите свободно, говорите изящно. Помада легко наносится. И…»

Ольга Невская: Говори красиво, говори эмоционально, говори убедительно. Говори все, что хочешь! В любом случае все будут просто глядеть тебе в рот, если на твоих губах – увлажняющая помада «BQ». Помада «BQ» легко наносится и долго держится на губах. Входящие в ее состав витамины Е и F защищают губы от воздействия времени и погоды. Выбирая из 60 оттенков – от нежных пастельных до интенсивных ярких – как тебе нравится, выбирай! И если ты хочешь просто что-нибудь шепнуть ему на ухо, даже в этом случае с помадой «BQ» ты будешь более убедительна.

Алексей Соколов: Ты красиво читаешь, но читаешь.

Андрей Петеляев: Самое начало можно быстрее сказать.

Илья Прудовский: Друзья, маленький совет, о котором тоже никогда нигде в литературе не пишут. Старайтесь, если у вас стоит запятая перед придаточным предложением или перед причастным, деепричастным оборотом не делать на ней паузу. Вот вам здесь повредило… Где тут если… У вас было «В любом случае все будут просто глядеть тебе в рот (пауза), если на твоих губах…». «В любом случае все будут просто глядеть тебе в рот, если на твоих губах…» Через запятую надо перешагивать, потому что смысл дополнительного предложения, или причастного оборота – объясняемое и объяснение не должны быть разорваны. Неправильно будет: «Я увидел автобус (пауза), который привез детей из лагеря». «Я увидел автобус, который привез…» Вот так. Перешагивайте через нее. И вперед, вперед, набирайте динамику.

Женщина: Говори красиво, говори эмоционально, говори убедительно. Говори все, что хочешь! В любом случае все будут просто глядеть тебе в рот, если на твоих губах – увлажняющая помада «BQ». Помада «BQ» легко наносится и долго держится на губах. Входящие в ее состав витамины Е и F защищают губы от воздействия времени и погоды. Выбирая из 60 оттенков – от нежных пастельных до интенсивных ярких – как тебе нравится, выбирай! И если ты хочешь просто что-нибудь шепнуть ему на ухо, даже в этом случае с помадой «BQ» ты будешь более убедительна.

Илья Прудовский: Хорошее классическое чтение. А вот какой-то есть синоним.

Алексей Соколов: Когда ты говоришь, что витамины содержатся, ты должна представлять, как они там содержатся, понимаешь? Как они туда прямо внедряются, в эту помаду.

Андрей Петеляев: Есть информационная часть, быстрее говори.

Ольга Невская: Говори красиво, говори эмоционально, говори убедительно. Говори все, что захочешь! В любом случае все будут просто глядеть тебе в рот, если на твоих губах – увлажняющая помада «BQ». Помада «BQ» легко наносится и долго держится на губах. Входящие в ее состав витамины Е и F защищают губы от воздействия времени и погоды. Выбирая из 60 оттенков – от нежных пастельных до интенсивных ярких – как тебе нравится, выбирай! И если ты хочешь просто что-нибудь шепнуть ему на ухо, даже в этом случае с помадой «BQ» ты будешь более убедительна.

Алексей Соколов: И классическое, конечно, классическое замечание, надо бренд все-таки чуть-чуть выделять.

Ольга Невская: Да, паузами. «Даже в этом случае с помадой «BQ»…»

Влад Купряшин: Более игриво, более фривольно.

Ольга Зубкова: Вначале ты настолько педалировала «Говори что хочешь, говори…» Это ей не надо. «Говори что хочешь, говори это, это…»

Илья Прудовский: Но мне показалось, что я теперь буду пользоваться «BQ»

Влад Купряшин: Дорогие друзья, давайте поблагодарим Илью Ефимовича.