Интервью Игоря Кириллова

Беседа с Игорем Кирилловым состоялась в его доме за чашечкой чая. Казалось, Игорь Леонидович рад тому, что может поделиться своим опытом с молодыми начинающими дикторами. "Если вы действительно что-нибудь почерпнете для своей работы, я буду счастлив, потому что, к сожалению, очень редко удается с кем-то поделиться вот такими вещами," - сказал он в конце нашей встречи. Разговор был долгим и содержательным, поэтому мы разделили его на две части: в первой Игорь Леонидович говорит об основах профессии диктора, а во второй отвечает на вопросы участников форума РадиоЗвук.

Особую благодарность хочется выразить Геннадию Венгерову, который организовал и провел эту встречу. Предлагаем послушать аудио-запись интервью.

Геннадий Венгеров: Здравствуйте дорогие форумчане. Ольга Любимцева в Самаре, Геннадий Венгеров в Москве. У нас в гостях Игорь Леонидович Кириллов... Ну, вообще то, честно говоря, это мы у него в гостях.

Ольга Любимцева: Все наоборот, на самом деле.

Геннадий Венгеров: Игорь Леонидович, спасибо за то, что вы с нами согласились побеседовать. А тем самым с огромным, огромным количеством, ваших юных коллег. Ну что, начнем?

Игорь Кириллов: Начнем. Тогда у меня есть небольшое вступление, дело в том, что всякую педагогическую деятельность я закончил уже давно. Потому что, иногда меня приглашают для встречи с молодыми нашими конкурентами, журналистами, которые теперь не называются дикторами, а телеведущими. И первый вопрос который я им задаю: «Вы считаете телевидение – это искусство или ..?» И вот сидят молодые люди, которые вот-вот уже заканчивают факультет журналистики отделение телевидения и радио. И вот голосок, такой тонкий и неуверенный, женский говорит: «По-моему – это искусство». Ее прерывает серьезный баритон: «Какое искусство? Это – бизнес.» После этого я встаю, благодарю за внимание и ухожу.

Вот с этого я и хотел начать. Вопрос, который я хочу задать молодым людям, начинающим свою жизнь в искусстве телевидения. А телевидение – это есть и радио. Потому что радио – это, в общем, наша мама, кино – это наш папа. И вот от наших родителей, от кинематографистов, и наших старших товарищей – дикторов радио мы родились, существуем и вот даже дали какое-то потомство. Так что, прежде всего, я хочу сказать, что общение через микрофон – это величайшее искусство, которому нас обучало (это я говорю о первом поколении дикторов телевидения), моя творческая мать родная, величайший диктор всесоюзного радио народная артистка Советского Союза – Ольга Сергеевна Высоцкая.

Если бы вы знали, какая это была замечательная школа. Дело в том, что она еще была одной из первых дикторов, малострочного экспериментального телевидения на улице Никольской в 1931 году, за год до моего рождения. Вы представляете, какой опыт она накопила за свою жизнь, работая у микрофона? Причем нужно сказать, что у нее была удивительная методика. Потрясающая методика. Она мягко, но достаточно жестко анализировала каждый мой шаг на телевидении до конца своей жизни. И общалась постоянно со мной или по телефону, или мы встречались. Тем более, что мы работали в одном здании на улице Королева. И я очень-очень ценю каждую минуту, каждую секунду общения с этим человеком. Потому что, она мне открыла глаза на суть профессии.

Диктор – это понятие в иностранном словаре, расшифровывается как «лицо, читающее текст перед микрофоном». Но лицо, что- то неопределенное, понимаете? Это что-то без глаз, без носа, без всего. Ну, просто, овал лица, волосы и так далее. Но, конечно, мы с ней пришли к выводу, вернее она мне помогла придти к выводу, что все-таки наша профессия – это не дикторская профессия. Это значительно сложнее, значительно важнее. Мы даже придумали ей название, русифицировали иностранное слово «диктор» и решили, что лучше называть «собеседник». То есть – это личность, это – во всяком случае – индивидуальность, это человек, который должен общаться не с миллионами слушателей, не с тысячами там или сотнями тысяч слушателей, а с одним человеком, но конкретным.
То есть, все искусство у микрофона, будь это диктор, будь это ведущий, будь это корреспондент, будь это комментатор, полит. обозреватель, все равно это артист радио, или артист телевидения.

Но, здесь надо очень хорошо понимать, что под словом «артист» я не имею ввиду профессию, а я имею ввиду природный артистизм, который есть у каждого человека. Но в зависимости от того, в какой среде он в какой растет, этот артистизм или развивается в человеке, или глохнет. В зависимости от обстановки, в зависимости от жизненных обстоятельств.

И вот когда мне пришлось быть много лет тому назад в Канаде по приглашению профсоюза «Работников драматургов и артистов телевидения», я тогда еще начинающий художественный руководитель (руками водитель художественный), с большим интересом ждал момента, когда я смогу задать вопрос нашим гостеприимным хозяевам: «Что у вас есть свой театр?» У нас же был свой телетеатр на площади Журавлева в Москве, значит, и у них наверное есть труппа даже. А они посмотрели на меня, как на дебила. Мол, человек работает на телевидении и такой вопрос задает. Они говорят: «Ну, вот понимаете, в чем дело. Драматург – это редактор, это главная фигура на телевидении, на радио, это не важно. Потому что это и соавтор, а иногда и автор передачи. Это сценарист, или сосценарист, я уж не знаю, как угодно называть, но это человек, который, в общем, осуществляет подготовку и проведение любой программы по радио или по телевидению. А артист – это человек, который выступает у микрофона или перед камерой. Это не важно кто он: может быть и диктор, и комментатор, и обозреватель, и специалист какой-то, это может быть министр, премьер-министр, т.е. первое лицо в Канаде, это вполне нормально и естественно. Потому что те люди, которым доверено выступать перед микрофоном, они должны быть артистами или радио, или телевидения.

И вот с тех пор я понимаю, что наша профессия очень сложная, очень емкая, и очень ответственная. И она зиждется, как учила меня Ольга Сергеевна Высоцкая, на трех китах: Что я говорю, кому я говорю, зачем я это говорю, больше ничего не нужно. «Что я говорю» - это содержание. «Кому я говорю» - это конкретный человек, человек один, человек, которого я знаю, который не в родственных со мной отношениях, который где-то сидит, слушает. Я его не вижу, но ощущаю, чувствую. Это очень важно, что вот он в это время собирается погулять с собачкой, одевает ботинки, вот-вот выйдет, а мне надо его задержать, потому что ему надо сообщить очень важные, очень серьезные, хорошие или не очень хорошие новости. Одним словом, я должен воздействовать на этого человека. Это будем называть «объект».

По секрету вам скажу, если вы правильно найдете свой объект, то каждому вашему слушателю, или зрителю будет казаться, что вы именно с ним разговариваете. Именно разговариваете. Когда вы представляете себе этого человека, зная его, ну пусть это даже ваш сосед, по дому, с которым вы встречаетесь, здороваетесь, иногда переговариваетесь, но вы знаете его привычки, знаете какие вопросы он может задать, что его волнует, одним словом, вы разговариваете с живым, нормальным человеком, который с удовольствием вас слушает, высказывает свое мнение. Может быть он даже ваш оппонент, в чем-то он не согласен, и это даже хорошо, потому что вы можете его переубедить. Я, может быть, очень занудно и подробно все это говорю?

Ольга Любимцева: Очень, очень интересно.

Игорь Кириллов: Дело в том, что на этом зиждется искусство радио и телевидения. И микрофон – эта та же камера. Если я выступаю перед микрофоном, я общаюсь с микрофоном, но я за этим микрофоном я ощущаю и чувствую одного человека, которого я, может, хочу переубедить. Ну, вот если не любит человек Чехова. А я его обожаю, например, и я хочу переубедить. Хочу прочитать ему несколько слов, скажем, из чудного рассказа «Шуточка» Чехова, что бы он понял, что это величайший писатель, который мог в кратких предложениях нарисовать потрясающие картины. Это ведь большое искусство. Или я возьму Пушкина «Повести Белкина», где Пушкин не пишет, не поучает, а рассказывает, он говорит с тобой, со мной. Понимаете?

И вот мой совет и рекомендация, тем, кто хочет посвятить свою жизнь этому искусству – телевидение, радио, обязательно делать такое упражнение, как балерины, например, каждый день разминаются у станка. Брать полторы, ну максимум две странички из чудной прозы Пушкина, Чехова, Булгакова, Распутина, Астафьева, одним словом, писателей настоящих, я имею в виду, желательно русских, конечно, ну и зарубежные в хорошем переводе, тоже могут пригодиться. Ставить перед собой определенный объект, который будет вам заменять микрофон, представлять себе этого объекта, т.е человека, к которому вы обращаетесь и поставить перед собой задачу: «Я хочу его переубедить в том, что скажем, Чехов, Лермонтов или Пушкин, или Лесков – это действительно величайшие писатели. Потому что они не просто писали, а разговаривали с читателями на хорошем, литературном, русском, разговорном языке».

И вот, если я точно выполню эти три задачи: «что я говорю, кому конкретно говорю и ради чего я говорю», что бы человек взял с полки, скажем томик Пушкина, где его проза изумительная «Повести Белкина» или взял хотя бы, ну, Булгакова – величайший роман века «Мастер и Маргарита», взял бы любую главу из них, ну просто полторы, две странички и постарался переубедить вашего объекта в том, что это писатель настоящий и наш современник. Мы его сейчас читаем с удовольствием, потому что он является продолжателем Чехова в чем то, в той краткости и сочности и образности, и тому подобное.

Я очень много говорю, простите. Но что бы вы это поняли, я хочу сразу акцентировать внимание ваше на вот эти главные три кита, от которых идет все остальное. И еще хочу сказать вам, что, к сожалению, после третьей русской революции 90-х годов, был уничтожен Советский Союз, огромная держава. Русский язык, который мы культивировали через радио, и через телевидение, конечно, это был национальный язык, на котором все должны были говорить. Даже была норма 12-14 строчек в минуту, для того, что бы люди, живущие где-то далеко, в Средней Азии, скажем, или на Дальнем Востоке, которые еще плохо понимают и знают русский язык, изучали его по радио и по телевидению. Многие годы ушли на это и, конечно, того эталона, который был на радио, нам не удалось добиться на телевидении, но мы к этому стремились .

К сожалению, сейчас это разрушено. Сейчас уже нет русского литературного разговорного языка. А я хочу подчеркнуть, очень важную мысль, что язык является одним из основных главных символов государства. Как флаг, как гимн, как герб и язык. Умирает язык, как говорил Дмитрий Сергеевич Лихачев, умирает государство. Вот поэтому, каждый день каждый человек артист радио или телевидения, который подходит к микрофону, должен работать лучше, чем вчера, завтра – лучше, чем сегодня. Но это такая фраза, извините, которая знакома только определенному количеству пожилых уже людей. Она приписывалась нашему Леониду Ильичу Брежневу.

Но, в прочем, я сделал такое вступление. Теперь буду рад услышать вопросы, на которые я буду отвечать.

Геннадий Венгеров: Спасибо. Игорь Леонидович, мы сейчас вам с Олей будем задавать вопросы, которые прислали участники форума RadioZvuk.com. Ну практически, по очереди. Мы сгруппировали вопросы, постарались их положить в тематическом порядке. Первый вопрос от Влада Купряшина из Нижнего Новгорода: «Игорь Леонидович, прежде всего хочется сказать вам огромное душевное «спасибо» за ваш огромный труд и опыт, за самообладание, за то, что вы – ярчайшая фигура на нашем ТВ, каковой и остаетесь, по нынешнее время. Спасибо за «Минуту памяти», за «Говорит Москва, работают все радиостанции Советского Союза», за емкое и авторитетное «Москва. Кремль» и за многое другое. В этом весь фокус времени, настроение поколение, вкус эпохи. А вот сейчас, в нынешнее время есть фразы, на ваш взгляд, которые могли так волновать всех слушателей, от мала до велика. И почему у нас слова, по образному выражению Маяковского, даже ярчайшие самые, ветшают, замыливаются, обесцениваются? Или нет людей, которые могли их наполнить авторитетом, как это удается вам? Либо это примета нынешнего времени – сказал, и ладно. Спасибо.»

Игорь Кириллов: Ну я могу ответить, во-первых, спасибо большое. Если можно, не нужно комплиментов, в мой адрес, я благодарю за добрые, хорошие отношения, но лучше по существу... Ой, как это ужасно отвечать на такой вопрос. Самый болезненный вопрос пожалуй.

Дело не во фразах. А дело в том, что сейчас у работников телевидения, которые называют себя телеведущими, есть злейших враг – враг № 1, который называется «суфлер». На компендиуме камеры, вместо объектива экранчик, на нем бежит текст, который вам нужно произносить. Вы знаете, как это здорово, это гениально, техническое изобретение века, я считаю.

Но ведь благодаря этому великому техническому средству, мозг у человека, который произносит эти слова отдыхает, он не пропускает через себя то, о чем он говорит. Готовые слова должны вырываться по-настоящему из сердца, из души, из мозга и т.д. В общем человек должен думать, думать и говорить. А не просто – говорить. И поэтому, все слова, которые произносятся, в основном сейчас (я имею в виду телевидение), они очень пустые. Они не наполнены человеческим пониманием и оценкой. Я не говорю о каких то чувствах и прочем, нет.

Я хочу, что бы человек, у которого есть возможность через микрофон, через камеру, так сказать обратиться к своему объекту. Что бы он очень четко давал свою гражданскую, человеческую, мужскую или женскую оценку тому факту, о котором он говорит, той истории, которая его взволновала. Что бы он был естествен, в своем состоянии перед микрофоном. И в то же время был настроен на человека, который его слушает. И поэтому этот враг №1 он отбивает у человека самое главное – думать. Слова, они произносятся не просто так, а после того, как человек их продумает и оценит.

У нас был такой случай, хочу рассказать. У нас был замечательный полит.обозреватель, которого вы, наверное, хорошо знаете – Александр Евгеньевич Бовин. Он работал в «Известиях» и у нас вел «Международную панораму». Вот он позволил себе и на страницах газеты и у нас на «Международной панораме» сказать несколько правдивых слов по поводу вхождения наших войск в Афганистан. Его, конечно, сняли и из газеты, и с телевидения, и радио. Он не выступал многие годы, но потом его реабилитировали, после того, как закончилась эта жуткая история – война в Афганистане, которая принесла нам очень много горя и очень много негатива. И первый раз ему разрешили выступить, как обозревателю, по телевидению, был написан им текст, он был утвержден Первым заместителем Председателя Гостелерадио Мамедовым Инвером Назимовичем, удивительнейшим, гениальнейшим, совершенно человеком, обладающим потрясающими способностями, необыкновенными. Мог прочитать несколько страниц текста, так перелистывая, а потом дать свои советы, где какой перенести текст, на какую страничку. У него была фотографическая память была, вообще гениальный был человек. Он написал как товарищ Сталин в свое время «За». Это, значит, он утверждает этот текст.

И вот наша Танечка Петровская, наш режиссер, она такая нервная всегда, такая очень исполнительная, включает этот суфлер и начинается запись. Александр Евгеньевич, начинает говорить, но совсем другие слова, совсем не те, что написаны, но смысл то один и тот же. Она бедная: «Ну Александр Евгеньевич, ну я же вас прошу, пожалуйста, вот по тексту. Вы понимаете, это очень важно!» Он говорит: «Хорошо, хорошо». Второй дубль пишет, совершенно другой текст, смысл тот же. Семь дублей записал он. Она в слезах приходит к Инверу Назимовичу Мамедову и говорит: «Инвер Назимович, вот так уж получилось, семь дублей и в ни одном он не сказал. Вот текст, а вот что он говорит». «Дайте мне посмотреть все семь дублей». Он терпеливо посмотрел все семь дублей и сказал: «Берите любой».

То есть человек своим текстом умел настолько варьировать, что за отведенное ему 5 минут времени, он сделал 7 вариантов, точных, по смыслу, но совершенно разных по подбору слов, по интонации. Вот это великое качество любого репортера, любого корреспондента, любого политобозревателя, любого диктора, журналиста, если он хочет действительно быть интересным, разнообразным в своих репортажах, то он должен в зависимости от обстановки, в зависимости от погоды, солнышко вышло – смотрите уже хорошо. А вот если дождик идет, а если звукорежиссер, звукооператор не в настроении, у меня есть другой вариант. То есть многовариантность. Не то, что написано и выучено, корреспондентом, журналистом, а действительно, надо просто экспериментировать с этим текстом.

Ну в этом смысле, идеальный был Ираклий Андронников. Он сидел вот за этим столом однажды и рассказывал нам один из своих рассказов устных. За моей спиной стоит шкаф, в котором его трехтомник, и этот рассказ я очень хорошо знаю, но я поймал себя на том, что он импровизирует и только что придумал свой рассказ. То есть умение свой авторский текст… А сейчас в общем то профессия диктора, ведущего, журналиста, который выходит к микрофону, заключается в том, что бы он сам писал себе текст. Что бы не чужой текст читал, а именно свой, но не просто читал, а исполнял его. Это величайшая способность человека превратить свой авторский, когда то написанный текст в только что родившийся. Я понятно говорю?

Геннадий Венгеров: Ну мне понятно, во всяком случае потому что я в силу своей еще одной стороны специфической, как актер, обязан так присваивать авторский текст.

Игорь Кириллов: Но дело в том, что профессия такая. И даже авторский текст, даже если он написан кем-то, если его стилистика довольно сложная.. Мне, например, один раз пришлось читать Леонида Максимовича Леонова. Он написал мне текст, которым мне нужно было предварить его выступление, такая хорошая программа была по литературно-драматической редакции. Мне не давался этот текст. Он слишком для меня мудрым был. А это действительно был мудрейший человек, и стилистика у него была не та, к которой мы привыкли. Огромных трудов мне стоило его текст сделать своим, моим, что бы это было естественно и натурально. И мне пришлось кое-что даже изменять в этом тексте, это было не хорошо с моей стороны, но я даже его немножко сократил, для того, что бы все таки не обидеть его и в тоже время как-то исполнить. Это вообще очень сложное искусство – делать авторский текст своим текстом, но для этого и существует такая профессия, в которую мы вошли и теперь уже выйти не можем.

Ольга Любимцева: Следующий вопрос. Любовь Конева спрашивает, из города Серпухова. Вот ее сообщение. «Вопрос родился после прочтения интервью Геннадия Венгерова, который так любезно, недавно ответил на все наши вопросы, он рассказал, как много он в детстве читал вслух и рано пришел на радио. И как то все у него около дикторской профессии крутилось, чуть ли не с младенчества. Как у вас родился ваш неповторимый голос? В какой момент вы его осознали и как его впервые удалось донести до слушателя?»

Игорь Кириллов: Ну насчет голоса. Он родился потому что я родился, я бы так сказал. А мое детство прошло... ну это военное детство было, поэтому я как и все мы, тогда живущие в Москве, жили голосом Юрия Борисовича Левитана, который нам сообщал, особенно в 41 году. Это было очень тяжелое время. Даже по первым словам его «Внимание. Говорит Москва. Передаем сводку Совинформбюро», уже по тому, как он говорил эти слова, мы понимали, что нас ждет неприятное известие. И наоборот, это было как раз в декабре 41 года 6 или 7 числа, я сейчас уже не помню, когда он сказал совершенно по-другому. Все было ясно. Я до сих пор вспоминаю, как мы: бабушка, тетушка моя, мать, восприняли это сообщение о том разгроме немецко-фашистских войск под Москвой.

Все мое детство прошло под этот репродуктор. Тогда ведь не было никаких записей. В основном живое было радио. Шли трансляции очень хороших концертов, спектаклей, опереточных очень хороших, прекрасные актеры были. Техника была может быть примитивная, но звук прекрасный . Спектакли МХАТа, малого театра, театра Вахтангова.

Конечно, все это действовало на детское сознание, на детский организм мой. И моя бабушка, как это выяснилось после третьей русской революции, в 92 по-моему году, по секрету было сказано, что она оказывается из дворянской семьи Замоскворечья. И вот ее речь была очень похожа на речь старых великих русских актрис малого театра (особенно в пьесах Островского).

Настолько это вошло в мою жизнь, что я решил посвятить себя театральному искусству, учился в малом театре, имел великое счастье видеть, как готовятся и выходят на сцену величайшие актрисы, для того, что бы сказать всего лишь одну фразу в 4 акте «Горе от ума». Рыжова стояла за кулисами, что-то шептала в своем таком каком-то образе, Елена Николаевна Гоголева ходила по сцене большими шагами, входила в этот образ. Евдокия Дмириевна Турчининова сидела в кресле, а Александра Александровна Яблочкина вообще сидела как королева. Она никого не видела, никого не слышала, а Турчининова, уставившись в пол, сосредоточивалась для того, что бы выйти и сказать всего лишь одну фразу. Когда они выходили на сцену зал встречал их овацией, потому что по лестнице спускалась не просто актриса, которая произносила эту фразу, а женщина, старуха, которая прожила определенную, яркую жизнь. Вот это умение, в одной фразе… это меня поразило. И я понял, что в любом искусстве, особенно в нашем, главное не эфир, а подготовка к нему. Основа основ всему – это сосредоточение своих всех физических, моральных, нравственных и других качеств перед тем, как выйти и сказать первое слово у микрофона.

Я заразился этим с детства. Но никогда не хотел быть ни диктором, ни артистом. Я хотел быть кинорежиссером, что бы командовать всякими артистами, кричать «Мотор!», «Стоп, снято!». Поступал во ВГИК, но мне было очень мало лет и Чиаурели , замечательный наш режиссер, который принимал на курс сказал: «Слушай, ты еще молодой такой, тебе надо жизнь узнать, поживи немного и вот тогда придешь. А сейчас мы тебя рекомендуем на актерский факультет.» В общем, я год проучился во ВГИКе, а потом перешел в Щепкинское училище, закончил его, и в Малом театре была моя самая лучшая и интересная творческая жизнь.

Геннадий Венгеров: Игорь Леонидович, а чем вот язык о котором вы говорили, язык Замоскворечья, язык Малого театра отличается от того русского языка, ну скажем, «Программы Время» классического периода?

Игорь Кириллов: Ну я вам скажу, что язык Островского Александра Николаевича – это язык старой настоящей замоскворецкой Москвы. Это вот основа основ, там где жили и дворяне, ну не очень такие богатые люди в общем-то, там где купечество жило, очень хорошо говорили по-русски, очень правильно, но по-московски. Вот в Петербурге, в Ленинграде тоже своя речь, прекрасная, аристократическая я бы даже сказал. Дмитрий Сергеевич Лихачев не говорил «Што», а говорил «Что». Это типично для Ленинграда. Они говорили «БулоЧная», в Москве это невозможно было услышать. Это такая мелочь, но тем не менее.

Вот почему язык Малого театра был эталоном для меня всю жизнь, он сейчас остается таким, потому что он типично московский и настоящий, опять же подчеркиваю , русский литературный разговорный язык. И Александр Николаевич Островский очень точно подхватил это в своих пьесах. Но в тех пьесах, которые ставили в классических вариантах. А сейчас если вы хотите послушать Островского в современной интерпретации современных режиссеров, то вы не узнаете не только русского языка, вы вообще не поймете на каком языке они говорят. Но это сейчас болезнь века. Мы сейчас переживаем очень серьезное время с языком, это страшное время.

Геннадий Венгеров: Игорь Леонидович, вот я уточню. Сейчас вы больше говорите о лексике. А я хотел спросить о произношении. Можете ли вы сказать, что вот эта норма Замоскворецкого языка, именно по произношению может быть используема сегодня. И вы ее использовали в классические времена программы «Время».

Игорь Кириллов: Нет, конечно, в советские времена, в годы развития, в так называемые застойные годы для искусства, для телевидения, для радио были годы расцвета, как ни странно. Это парадоксально. В экономике – застой, а в искусстве нужно было преодолевать цензурные преграды. И это конечно обостряло творчество, вдохновляло. Театр на Таганке появился Любимовский, Захаровские постановки, и на телевидении у нас появился целая киностудия, экран, она была крупнейшей в мире. Там делали и художественные, и многосерийные фильмы, и документальные, и музыкальные и так далее. А язык у нас был к сожалению, вот такой чиновничий. Даже мой сын, когда учился в школе, во французской школе, где были хорошие педагоги и по литературе, и по языку, он разговаривал примерно также, как мы в программе «Время». Вот такой, знаете, чиновничий, канцелярский язык. Он был далек от настоящего разговорного языка, который мы продолжали, слава Богу, в других не в официальных, не информационных передачах. В таких развлекательных музыкальных, как голубой огонек, или в репортажах, где можно было поговорить по–человечески просто, нормальным разговорным языком, но уже далеким от того прекрасного классического русского литературного языка на котором говорили наши предки.

Сейчас мы уже говорим не на русском языке, если вы обратили внимание. Темп речи у нас французский, итальянский даже может быть, нервно-растерзанный язык какой-то. Как говорил Абдулов, когда у режиссера актер спрашивает: «ну как мне играть», тот долго объясняет, объясняет, потом «ну понял?», говорит: «Ага, понял, значит надо быстро и громко». Ну после этого о чем говорить? Вот так и сейчас происходит девальвация языка. И это большая трагедия для нашей профессии.

Я вам расскажу секрет такой, тайну. В 68 году у нас была примерно такая же ситуация, когда нашу профессию хотели уничтожить наши коллеги, наши друзья-соперники - журналисты. Программа «Время» 1 января 1968 года вышла без дикторов. На нашем месте сидели журналисты. И в течение года журналисты нас вытеснили. Дикторов изъяли, мы только за кадром озвучивали не синхронные репортажи, которые присылали наши корреспонденты из разных городов. В это время нужно было спасать профессию, и я решился на то чтобы стать «играющим тренером», так сказать, и художественным руководителем, чтобы спасти эту профессию. У меня даже была выработана определенная программа, которую поддержали мои коллеги, но осуществить, которую было очень сложно.

Потом дикторов вернули, потому что, все-таки, одно дело журналистика, репортажные дела, и совсем другое дело студийная передача, студийная программа новостей, которая была для страны очень-очень важна. И вот язык на котором мы говорили - довольно сложный язык.

Геннадий Венгеров: Игорь Леонидович, у меня возник один очень важный вопрос для всей нашей аудитории. А где сегодня по вашему можно услышать норму русского литературного или по современному говоря медийного языка. Норму, на которую надо ориентироваться.

Игорь Кириллов: Только во сне. И то, в туманном. Я не знаю, я на этот вопрос не смогу ответить. Я не слышу эту норму. Иногда она прорывается в некоторых очень талантливых рекламах, там где не нужно торопиться, где нужно обратить внимание. И некоторые умные талантливые режиссеры, которые снимают эти рекламы, добиваются вот этой нормальной направленной речи на заинтересованный очень в том чтобы рекламировать этот товар или производство какое-то.

Ольга Любимцева: Игорь Леонидович, а вы могли бы привести пример нескольких роликов? Сейчас можете вспомнить? Вот такой именно рекламы.

Игорь Кириллов: Нет, я не могу вспомнить. Я только знаю, (переходит на скороговорку) что Мизим для желудка необходим, во-первых. Во-вторых, еще чего-то там. Иногда особенно меня поражает, даже мой очень любимый человек, профессор Беляев, великолепный Вячеслав Вадимович синоптик на НТВ, который очень хорошо работал в свое время. А сейчас там тенденция такая, «быстро и громко». Понимаете? И я чувствую что я не усекаю, какая погода будет завтра в Москве, потому что в одно ухо влетает, в другое вылетает.

По-моему, это такая общая тенденция сейчас - «давай скорее говори, быстрее говори, там рекламу надо подать!» Все в таком безумном рыночном, базарном темпе жизни, быстрее-быстрее, проглатывая слова… А главное, что мысли проглатывают. Вот самое страшное. И нет главное, того, чему учила Ольга Сергеевна, нет объекта. Ведь раньше даже бедный спорт, которому в программе «Время» оставалось три минуты всего. Бедные наши комментаторы вынуждены были сокращать свои сообщения о спорте, но скороговорку не допускали никогда. Лучше сократить текст, чем быстренько, быстренько проговорить его, понимаете?

Геннадий Венгеров: Игорь Леонидович, Оля, вы знаете, у меня не вопрос, мне просто пришла в голову такая мысль, что профессия диктора сегодня она сохраняется, на мой взгляд, именно в большой степени у дикторов рекламы. И именно они, эта мысль мне раньше не приходила в голову, благодаря Игорю Леонидовичу, который обратил наше внимание на это, именно они являются сегодня хранителями профессии. Дикторы рекламы, в лучших своих проявлениях. И наши лучшие коллеги, которых мы знаем и любим.
Вы позволите, Игорь Леонидович, я продолжу вопросы участников форума?

Игорь Кириллов: Да-да, конечно.

Геннадий Венгеров: Вы уже рассказывали об Ольге Сергеевне Высоцкой. Вопрос Дмитрия из Красноярска про ваших наставников, вопрос еще когда первый раз прозвучал ваш голос по центральному телевидению – волновались ли вы тогда? И возвращаясь к фигуре Юрия Борисовича Левитана, что для вас значит эта фигура, этот человек. Было ли у вас общение профессиональное или личное? Это вопрос Вересова, участника форума.

Игорь Кириллов: Ну если кратко, я совершенно случайно стал диктором. Потому что я решил быть режиссером. После двух лет в театре, я пришел на телевидение, чтобы стать там режиссером. Я подготовил несколько своих, так сказать, режиссерских разработок моих любимых произведений Чехова, Мопассана, Куприна. А главный режиссер, Сергей Петрович Алексеев посадил меня с небес на землю и сказал, что чтобы стать режиссером-постановщиком (тогда очень строго относились к тому, кто может быть режиссером на телевидении), для этого нужно поработать помощником режиссера, потом ассистентом режиссера, а это целый год надо учиться, чтобы овладеть пультом и так далее, потом поработать ассистентом, потом, может быть, если будете хорошим ассистентом, вас могут перевести в режиссеры третьей категории. Затем если будете очень хорошим режиссером, вас переведут во вторую категорию, потом в первую. А уж если вы действительно будете талантливым режиссером, то вот уже в конце концов, вы станете режиссером-постановщиком. «Сколько ж лет надо», - спросил я. «Ну лет, 25». Мне было 25, я понял, что к 50 я смогу быть режиссером, ну и стал работать помощником режиссера.

Тогда не было «ТН» (теле новости), а были «ПИ» (последние известия), как на радио. Для чтения новостей приглашались наши коллеги с радио, и им платили гонорары. А студия была бедная и решили завести своего штатного, чтобы мол ему чуть-чуть платить, и чтобы он сидел и работал. И вот был конкурс такой. Меня сагитировали на этот конкурс, один программный режиссер, Сергей Львович Савельев и Александр Николаевич Шорин из литературно-драматической редакции. Ну меня в общем-то знали, я уже два с половиной месяца работал, и пригласили на этот конкурс.

Мы с моей Иринушкой, женой, полночи решали, нужно ли идти в эту «дамскую» профессию. Там одни женщины, что там делать вообще, ну солидно ли это?! И вообще нужно ли это? Потом мы пришли к выводу (мы всегда решали все вопросы, мы с детства были дружны с моей женой), и коллегиально мы решили, что надо попробовать. Как господь Бог рассудит.

Я на всякий случай выучил несколько статей из «Правды», даже не выучил, а просто запомнил хорошо. Память была хорошая, тренированная, потому что у нас в Щепкинском училище учили этому хорошо, тренировали в этом смысле и требовали быстро запоминать текст, делать его своим, произносить с чувством, с толком, с расстановкой. Короче говоря, значит, все-таки мы решили попробовать.

А у меня был очень тяжелой момент в качестве помощника режиссера. Я в музыкальной редакции работал, привез хор старых большевиков с Красной Пресни, утром репетиция, вечером передача, никаких записей нет естественно. Я беспокоился о том, чтобы их накормить, чтобы их чаем хотя бы напоить, чтоб меньше света было, чтобы они отдохнули. В 10:30 репетиция, представляете себе, а в 19 часов передача. Конечно, они все это время проводили в студии, поэтому меня это больше беспокоило.

Наконец, около часа, или в два часа я побежал на этот конкурс. Ну, думаю, пройду - не пройду, но все там что мог я сделал: и читал прозу, и стихи, и на гитаре играл и песни пел. Мне говорят: «Ну ладно, это ты все умеешь, это мы знаем. Давай почитай ты нам чего-нибудь информационное». Я спрашиваю: «Как вам по бумажке или наизусть?» Пауза. «Что он ненормальный что ли? Давай наизусть!» Я, значит, из «Правды» несколько статей рассказал. «А теперь давай по бумажке». Ну по бумажке особого труда не составляло. Все-таки, учили неплохо в Щепкинском училище. В общем, прочитал что-то там такое и думал, ну ладно, через пару недель решат, возьмут или не возьмут. Хотел уже выйти из студии, но мне встретился Сергей Александрович Захаров - наш старейший режиссер, который воспитал не одно поколение хороших режиссеров и ассистентов режиссеров для информационных программ. Он меня встретил и говорит: «Ну ты куда?» «Ну как, у меня там, хор большевиков, мне надо...» «Не-не-не, уже другого помощника режиссера вызвали. Все, ты теперь наш». Это было 16 часов по московскому времени. Я говорю: «А что, я ваш?» Он говорит – «У тебя через два часа эфир». «Что?! Как два я ничего не умею, ничего не знаю, вы что!» «Ничего два часа, за два часа я тебя всему научу». Вы представляете себе?

Геннадий Венгеров: Это какой год был?

Игорь Кириллов: Это 1957. Прошлый век, сами понимаете. А может быть, 1800… Не помню. Но после куликовской битвы, это точно.

Короче говоря, дальше было как в тумане. Они меня привели в другое здание, только что построенное. Там кстати, где мы и репетировали хор старых большевиков, но на втором этаже редакции «отдела информации», тогда он назывался так. И все как в тумане.
Но меня очень хорошо встретили мои коллеги - Нина Кондтратова, Валя Леонтьева, Аня Шилова, Люся Соколова. Их четверо было. Очаровательные женщины. Они столько мне советов надавали. Ну страна советов. И вот со всех сторон советы… Какие советы?! Я ни один совет в одно ухо впустил в другое выпустил. Ну понимаете, очень тяжело было.
В 18 часов прошел выпуск. И мне дали телефон Ольги Сергеевны, я ей позвонил и попросил ее, чтобы она приняла меня в свою «ясельную» группу. Она, конечно, была действительно великим учителем всего нашего старшего поколения. И вот так началась моя жизнь.

Продолжение интервью